Рут Хоган - Мудрость Салли

Папа входит в сообщество садоводов, которое ухаживает за маленькими клумбами и садом трав в парке, и он решил пожертвовать несколько растений для клумб и прополоть кое-где сорняки (к огромному изумлению моей мамы, поскольку он всегда выказывал полное отвращение к любым делам в собственном саду, кроме лежания в гамаке). Папа отправился туда после дождя – по его словам, из влажной почвы сорняки вырывать легче. Когда он пришел, то увидел мальчика лет четырнадцати, который достал из деревянного ящика возле пруда спасательный круг и швырнул в воду. Потом он испоганил пустой ящик баллончиком краски: написал слово, сопроводив его смайликом. «Утонул!» Мальчишка не остановился, даже когда увидел, что к нему идет папа. Тот закричал на него, но ему сказали: «Отвали! Старый придурок!» – и бросили в его голову баллончик с краской. Папа попытался схватить негодяя, но парень запрыгнул на велосипед, и разгневанный отец бросил в него садовую лопату. Он не попал, но лопата застряла в спицах переднего колеса, и мальчишка перелетел через руль. Папа хотел устроить гражданский арест, но «маленький говнюк» сбежал. Папа промыл ссадину на голове в общественном туалете и занялся сорняками. Он собирался зайти в участок по дороге домой, но события развернулись иначе. Примерно через двадцать минут маленький говнюк вернулся с папашей-говнюком и двумя полицейскими, которые сразу арестовали папу за нападение.

– Но почему ты не сказал, что он первым бросил в тебя банку?

– Девочка моя, я не идиот. Сказал. И показал им рану. Но маленький лживый гаденыш заявляет, что баллончик выскочил у него из рук, когда он упал с велосипеда, и попал в меня случайно.

– А как же спасательный круг и граффити?

– Он все отрицает. Больше этого никто не видел, выходит, его слово против моего.

– Ну а баллончик с краской?

– Косвенная улика, мой дорогой Ватсон.

Еще парень заявил, что папа украл его велосипед и хотел его убить.

– Я не крал велосипед, но действительно грозился прикончить нахального ублюдка. Я считаю, они должны вернуть розги…

– Думаю, тебе не стоит распространяться об этих воззрениях, когда будешь снова говорить с полицией.

Я отвожу его домой и останавливаюсь возле аккуратно подстриженной лужайки. Он отводит взгляд, но накрывает мою руку своей.

– Мой внук бы никогда так себя не вел.

Да, все дороги ведут в одно и то же место. К могиле Габриеля. И это моя вина. Моя скорбь – словно магнит, который тянет всех назад.

Пора это прекратить.

Он целует меня в щеку и вылезает из машины.

– Обработай рану каким-нибудь антисептиком и передай маме, что я позвоню.

– Жаль, у меня не было с собой тяпки. Тогда я бы как следует вздул маленького скота.

Не слишком напоминает мечту каждой девушки. Но для викторианской невесты, которой не повезло оказаться в трауре по близкому родственнику, имевшему неосмотрительность умереть незадолго до ее свадьбы, это было ужасной реальностью. Об этой особенности тогдашней моды я собираюсь поведать на своей экскурсии. Эпонж, бомбазин, креп и баратея – эти названия можно принять за собачьи имена персонажей «Ста одного далматинца», но на самом деле это ткани, достаточно непривлекательные, чтобы считаться подобающими для траурных дамских нарядов в девятнадцатом столетии. Траур вообще был сложным, дорогим и печальным делом, особенно для женщин. В ход шло огромное количество крепа. Существовало поразительное количество видов этой ткани, подходящих для любого вида траура. Креп из Норвича был очень жестким, а креп из Кантона мягким, креп «англез» украшался вышивкой, а бомбазин был дешевым заменителем крепа, шероховатым и грубым. Женщинам приходилось демонстрировать мастерство траура с помощью простых черных платьев, отделанных метрами хрупающего (слово дня – трещать, хрустеть ) крепа, носить жесткое черное нижнее белье и матовые черные аксессуары, сидеть дома и корпеть над миниатюрами с использованием волос усопшего (надеюсь, с головы), чтобы вставить их в рамки или поместить в мемориальные украшения.

Знатоки истории пытались спорить, что этот навязанный мораторий стиля имел благотворное действие, потому что по траурным одеждам можно было понять, что их носительница скорбит, и оказать ей сочувствие и поддержку. По мне, так полная чушь. Если выбирать: надеть новое платье, пару красных туфель на высоком каблуке и танцевать до упаду или сидеть дома в колючем, черном, уродливом платье, плести безделушки из волос покойника и вышивать черными нитками траурные салфетки – я абсолютно уверена, что большинство женщин выберут первое, чтобы поднять настроение, пусть даже ненадолго. Правда, для меня вольный стиль траура не сработал. Возможно, если бы мне пришлось следовать каким-то правилам, я бы отгоревала свое и начала жить дальше еще много лет назад.

На посетителях сегодняшних похорон нет ни бомбазиновых блузок, ни креповых пальто. Погода солнечная, но очень ветреная, и деревья на кладбище шелестят и качаются на фоне ярко-голубого неба. Хвост Хайзума тоже шелестит и качается – от удовольствия. Ветер всегда его веселит. Я держусь на расстоянии от группы людей, собравшихся вокруг свежей могилы, и направляюсь к часовне. Рядом с ней припаркован блестящий черный катафалк и два изящных черных лимузина. Водители в сюртуках, цилиндрах и перчатках болтают и тихо смеются, наслаждаясь на солнышке крепкими сигаретами. Один из них кажется мне смутно знакомым. Они дружелюбно кивают, когда мы проходим мимо, а один улыбается и говорит: «Добрый день». Это Элвис.

Разумеется, мужчины тратили на траур куда меньше усилий и драгоценного времени. Несколько недель ношения темных костюмов и воздержания от крупных вечеринок, и они были свободны. А вдовцы даже могли жениться, когда вздумается, если находилась столь отчаянная женщина. Отчаянная, потому что ее новый муж мог щеголять хоть в канареечно-желтых жилетах или голубых перчатках, но ей следовало носить траур по предшественнице – не лучший стимул к замужеству.

Я забираюсь выше на холм, прохожу мимо часовни к кладбищу гномов и иду по траве к деревянной скамейке, сажусь и наблюдаю за происходящим. Я вижу, как скорбящие возвращаются к машинам, и никто из них не надел черный. Есть зеленый, коричневый, синий, даже красный. Но не черный. Возможно, так было указано в распоряжении к похоронам – «никакого черного». Никакого бомбазина. Кажется, в наши дни чаще надевают яркие цвета, «в честь жизни покойного». Леди Т., должно быть, переворачивается в могиле. На этот случай она дает недвусмысленный совет: «Яркие цвета на женщине или мужчине выказывают пренебрежение к чувствам скорбящих, неуважение к себе и явное невежество в вопросах хорошего тона».