Рут Хоган - Мудрость Салли

– Она не выйдет из-за стола, пока не доест.

Такое впечатление, что со мной разговаривают из-под воды. Я пытаюсь двигать губами, чтобы что-то сказать, но слова не получаются. Чего-то не хватает. Знакомый пейзаж во рту разгладился, стал мягким и бесполезным. У меня нет зубов. Безуспешно пытаюсь пробормотать что-то одними деснами. Но раздается лишь жалкое бульканье. Человек-слон по сравнению со мной просто диктор новостей. Я раздраженно пинаю ножку стола, за что сразу получаю деревянной ложкой по костлявым суставам (боль слегка облегчается тем, что я замечаю на своих ногах ярко-красные туфли для танго). Я беру помадку с тарелки и благоговейно держу на ладони, пристально разглядывая ее, как драгоценное сокровище, а потом медленно закрываю ладонь и крепко сжимаю, пока она не выдавливается у меня между пальцами: липкая смесь крема, бисквита и глазури. Полностью стиснув кулак, я резко раскрываю ладонь, выбрасываю руку вперед и описываю полукруг – дерзкий жест, в результате которого стены и мебель покрываются кусками сладости.

В старом и грязном кресле в углу сидит бедолага с костлявыми руками и ногами. Он настолько одряхлел и высох от старости, что напоминает скорее огромного кузнечика с искусственной челюстью, чем человека. Он убедительно производил впечатление мумифицированного тела, пока кусок помадки не попал ему в лицо. У него изо рта вылезает язык и извивается по подбородку, словно слепой розовый слизняк в поисках сочного листа салата. В уголке губ появляется струйка пузырящейся слюны, а худосочные коленки начинают дрожать от наслаждения. В дальнем конце комнаты толстая женщина в ярко-голубом платье с цветочным орнаментом и с кожей цвета и вида клубничного бланманже слизывает сливочную помадку со стены.

Подводный голос приказывает бланманже прекратить облизывать обои, и я поворачиваюсь к его обладательнице, судя по виду – менее сострадательной кузине Медсестры Рэтчед. Она наклоняется ко мне, сжимает железной хваткой мои хрупкие бедра и рычит:

– Принеси мне бежевые клетчатые тапки!

Я скорее умру, чем уступлю красные туфли противной медсестре. Я хватаю со стола десертную вилку и изо всей силы (как ни странно, ее немало) вонзаю ее в крепкое предплечье противницы. Я осознаю, что Леди Т. расценила бы это как «некрасивые выходки за едой», но, честно говоря, в данном конкретном случае мне плевать. Ее лицо искажается от шока и боли, и она изрекает приятное «Я умираю…», но уже другим голосом – он звонче, отчетливее, ближе, и предложение не закончено: «от скуки в моем личном чистилище из домашней рутины».

Дом Хэппи Эндов исчезает, словно слюна в шланге у дантиста. Я у себя в кабинете, держу в руках снежный шар, и самое ужасное, что я явно заснула прямо при клиенте. Но ужас положения компенсируется тремя прекрасными фактами: 1) я проснулась, и все оказалось лишь жутким кошмаром; 2) клиентка ничего не заметила; и 3) она мой самый нелюбимый клиент, и я бы не расстроилась, если бы она заметила.

Миссис Селин Хейзел Брэй (по кличке Салин Назальный Спрей) – худая блондинка чуть за тридцать, с дорогим карамельным мелированием, подтянутым в зале телом и прекрасно сделанными зубами. У нее есть щедрый любящий муж, который сутки напролет пашет нейрохирургом в городской больнице, две очаровательные дочки, которые учатся в элитной школе, уборщица, помощница-иностранка, садовник, личный тренер и слишком много свободного времени для идеально ухоженных ручек, которые не работали ни одного дня за всю жизнь. А еще у нее есть психотерапевт. Я. Психотерапевт ей не нужен. Ей нужен резкий пинок по упругой заднице, и сегодня у нее все шансы его получить.

Салин явилась ко мне главным образом потому, что кто-то из ее книжного клуба сходил к психотерапевту, и это, как оказалось, «очень воодушевляет!». Салин хотелось почувствовать себя трагической личностью, которая ходит «на терапию», и получить очередную порцию полезных рекомендаций, необходимых для ее дальнейшего существования. Думаю, она воспринимает меня как некоего личного психологического стилиста, хотя и полностью игнорирует мои советы, продолжая свою привычную, эгоистичную и искусственную, жизнь. Ей нужна не я, а нормальная жизнь, с надеждами и разочарованиями, страхами и наслаждениями, провалами и успехами. Ей нужны гладкость и неровности, взлеты и падения, свет и тьма. Но вместо этого она сидит в коконе безопасной, дорогой, мягкой, предсказуемой серости с надписью «только сухая чистка». Она не плохой человек, просто эгоцентричный и недалекий, и не понимает, как ей повезло. Ей нужно стать нормальной матерью для ее девочек, а не нанимать ненужную иностранку. Их детство гораздо ценнее, чем она осознает, а она его почти полностью пропускает.

Я осторожно ставлю снежный шар на стол, поворачиваюсь к ней лицом (до этого я сидела боком, благодаря чему удалось скрыть, что я вырубилась) и украдкой вытираю рукой рот, на случай, если пустила слюну во сне. Смотрю ей прямо в глаза и делаю глубокой вдох. Наверное, нужно было сказать ей все это давным-давно, но мне не хватало смелости. Теперь же я не могу сдержаться.

– Да, Селин, ты умираешь. Мы все умираем. Мы все в конце концов окончательно, бесповоротно и полностью умрем. Будем мертвее мертвого. Но пока еще мы живы. Твоя проблема в том, что ты слишком ленива, слишком труслива или слишком глупа, чтобы потратить оставшееся до твоей смерти время на жизнь. Настоящую жизнь. Сделай что-нибудь! Вместо того чтобы тратить каждый день на укладку волос, маникюр, выравнивание зубов, тренировку тела или ирригацию кишечника, бога ради, сделай что-нибудь! И предпочтительно, для кого-то еще – твоих чудесных девочек, твоего измотанного мужа, старушки-соседки или благотворительности. Часики тикают, Салин (упс!), и, я уверена, ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, когда умрешь – а если повезет, даже до этого, – если не будешь прожигать жизнь, как пустая, бесполезная дурочка, чей единственный вклад – это средства на ботокс и зарубежные поездки для дизайнеров сумочек.

Я излила душу, и мне становится гораздо легче. А вот о Салин такого не скажешь. Она остолбенело на меня смотрит.

– Не беспокойся, – слышу я собственный голос. – За сегодняшний прием платить не нужно. Хотя, возможно, это самый ценный совет из тех, что я тебе давала.

Не говоря ни слова, она берет свою нелепую, но очень дорогу сумочку из змеиной кожи (на ней больше медной фурнитуры, чем на нашей входной двери) и с цоканьем вылетает из комнаты – дорогие туфли искрят от негодования. Через несколько минут раздается стук в дверь и появляется Хелен с подносом, на котором стоят чашка черного чая с блюдцем и тарелка с печеньем. Она с трудом пристраивает поднос на стол, среди моих бумаг, и вопросительно на меня смотрит.