Юрий Козлов - Геополитический романс (сборник)

— А потому нет больше точки — доигрались гады с этой метеостанцией!

За окном огромный рыжий косматый верблюд ходил по веревке вокруг бетонного столба в непосредственной близости от аэродрома. Верблюда подарили командиру какие-то пришлые, не участвовавшие в боевых действиях, люди в бурнусах за то, что он разрешил им долететь на попутном вертолете с больным мальчишкой до города. Сначала командир не очень представлял, что делать с верблюдом, чем кормить, но потом обвыкся, полюбил, нарек Хасаном, прикрепил к офицерской столовой, завел верблюжье седло и стал лихо носиться на верблюде по барханам. Верблюд развивал неплохую скорость, воздушно переставляя ноги иксом, как иноходец. Наблюдавшие командирскую езду местные белуджи утверждали, что посадка у командира как у настоящего «бешкарчи», то есть профессионального верблюжьего жокея. И верблюд признал командира, отзывался на Хасана, командир только выходил из дома, а он уже поворачивал в его сторону надменнейшую пейсатую морду, опускался на колени, чтобы командир, значит, орлом взлетел на горбы, домчался до штаба.

— Как нет? — тупо уточнил Аристархов. Он привык, что люди в общем-то смертны. Но не привык, что смертны любимые девушки.

— Пакистанцы «Миражами», — ответил командир. — Говорил же, надо там ставить ракетный комплекс!

Аристархову было известно странное ощущение, когда впервые отчетливо осознаешь, что близкий человек мертв, а ты жив. Слезы, водка, душевная боль, воспоминания — это все потом. Сначала же — ледяной смертный ветер, от которого сам на мгновение как бы становишься мертвым. Сейчас ветра не было. Аристархов подумал, что седоглазый ошибся: не от Жанны пришла за мужиками смерть, а от седоглазого — и за Жанной, и за мужиками на точке. И еще подумал, что что-то тут не так.

— Я слетаю, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Аристархов.

Верблюд у столба вдруг медленно повернул косматую рыжую голову в сторону окна, возле которого стояли командир и Аристархов. Аристархов понял, что надо лететь, лететь немедленно, хоть и неясно было: при чем тут верблюд?

— Почему никому не приходит, в голову, что человек произошел не от обезьяны, а от верблюда? — задумчиво спросил командир. — Стрелка возьми.

— Потому что верблюд слишком благородное животное, — ответил, выходя, Аристархов.

Как во сне, зашел за стрелком, переговорил с техниками, сел в машину, запустил двигатель. И только тут его настиг ледяной ветер.

По мере приближения к точке, где Аристархов сидел по вечерам в шезлонге, вытянув ноги, а ночевать уходил в медпункт к Жанне, ледяной ветер усиливался. Аристархов не ощущал жары в кабине, наоборот, казалось, в морозном облаке летит обледеневший вертолет.

«Миражи» чистенько, почти так же, как в свое время Аристархов караваны и кишлаки, «сбрили» точку с лица пустыни. Аристархов увидел на песке шрамы от толстых рубчатых колес. Стало быть, сначала «побрили» «Миражами», а затем наложили «компресс» из коммандос на джипах. В этой операции пакистанцы выказали себя серьезными и квалифицированными цирюльниками. Шрамы, однако, вели не назад в Пакистан, а в противоположную сторону. Аристархов пролетел вперед и увидел другие, не столь широкие и рубчатые, следы от родного «УАЗа».

У Аристархова дрогнула рука, когда он послал ракету в желтый, плюющийся в него из пулемета джип. Ракета, как рыба в воду, зарылась в песок. Джип подпрыгнул, но не перевернулся.

Все остальное Аристархов проделал превосходно — автоматически, — потому что уже нечего было волноваться: главную, смертельную ошибку он совершил: упустил время. Так иной раз внутри неправильно выбранного решения человек проявляет чудеса находчивости, да только вот задача, один хрен, не может быть решена.

Две другие ракеты Аристархов выпустил точно. Усугубив шашками дымовую завесу, так что солнце превратилось в красный кружок на черном небе, отрезав огнем от «УАЗа» джип, на который не хватило ракеты, Аристархов прикидывал, когда появятся вызванные по рации «Миражи». Все зависело от того, далеко ли они успели отлететь.

Опуститься впереди по курсу «УАЗа» труда не составило. Аристархов увидел сквозь дым, что от «УАЗа» к вертолету бегут трое, причем одна из троих — Жанна. Стрелок едва успел втащить ее в вертолет, как пущенная наугад в дым мина накрыла двоих, пропустивших женщину вперед, не добежавших самую малость.

Вся в слезах и в песке Жанна повисла на шее у Аристархова, а он, хрипя, взлетая, уходя по косой вдоль дыма к красному кружку, считал мгновения до «Миражей». Вероятно, седоглазый был-таки прав: смерть ходила за Жанной и ее старлеями. Не было случая, чтобы Аристархов промахнулся ракетой по джипу. Не было и случая, чтобы тихоходный вертолет сумел уйти от «Миража».

Неслышный, он прошел над ними, мазнув сквозь дым тенью. Аристархов понял, что пилот решил переждать дым, развернуться и сделать их в лоб. Стрелок орал матерную песню, достреливая последнюю ленту. Жанна плакала от счастья. Аристархову было как-то неловко объяснять им, что жить им всем осталось всего ничего.

Мутноватый Гильменд возник по курсу, и Аристархов полетел над водой и осокой. «По воде, аки посуху», — вдруг прозвучало в башке. Аристархов в последнее время пристрастился читать Евангелие. Жанна засыпала, а он зажигал лампочку в изголовье, читал, шлепая москитов, а утром, пролетая над пустыней, думал об Иисусе Христе. Почему-то Аристархову казалось, что значение пустыни, как, впрочем, и воды, в жизни Христа исследовано недостаточно.

Аристархов вел машину над Гильмендом — рекой, из которой пили воду кони Александра Македонского, — и воспаленным лбом, вернее, той его срединной точкой, где будто бы расположен несуществующий третий глаз, ощущал холодный взгляд пакистанского пилота — англизированного мусульманина, сына богатых родителей, окончившего американское летное училище, владельца дома с бассейном, — давно держащего медленно ползущий над рекой вертолет в перекрестье электронного прицела, отчего-то медлящего нажать на красную кнопку «Fire master».

В следующее мгновение серебристо-белый «Мираж», как острая льдинка, вдруг материализовался из синего прокаленного воздуха. Это было невозможно, но Аристархов — третьим глазом, не иначе! — явственно различил отделяющуюся от крыла красноносую, как очиненный карандаш, ракету.

Не вполне сознавая, что делает, подчиняясь нелепо стучащему в голове «аки посуху», Аристархов бросил машину вниз, и тут же, словно в золотой солнечно-водяной пряже, запутался вертолет, стало до того хорошо, светло и чисто, что Аристархову подумалось: вот он, рай! Только немного странно было, что он влетел в рай прямо на вертолете, да еще с во грехе живущей с ним Жанной.