Юрий Козлов - Геополитический романс (сборник)

© Козлов Ю., 1993

© Петров А., 1993, оформление серии.

© Жданов А., 1994, иллюстрации.

© Издательская фирма «КОВЧЕГ», 1994.

За свою двадцатидевятилетнюю жизнь капитан Аристархов много где успел пожить. В сельском школьном интернате — продуваемом дощатом бараке. В проспиртованной заводской общаге под Череповцом. В казарме вертолетного училища на Волге, пифагорейской, в смысле геометрического, близкого к абсолюту, стандарта заправленных коек, вешалок с шинелями, коридоров и стендов. В более свободных от геометрических абсолютов офицерских общежитиях — сначала для холостых, потом для семейных. В хлопающей на песчаном ветру брезентовыми крыльями палатке за земляным остовом древней, сработанной орлами Александра Македонского, крепости с подминированными подходами, в прямоугольнике колючей проволоки, в сварных, обшитых броней сторожевых вышках, звонко, по-соловьиному, отщелкивающих пули, — эдаких странных минаретах посреди безжизненной, но вооруженной пустыни. Из афганского, сгоняющего пузырями защитную краску с металла, разжижающего графитную смазку зноя Аристархов на некоторое время переместился в каменный бюргерский дом на берегу прохладного круглого озера в Саксонии.

Дом был неслыханно просторен для офицерской семьи из трех человек, но Аристархов приступил к службе в Германии, когда в усыхающих, подобно шагреневой коже, советских, а теперь, стало быть, российских гарнизонах вовсю хозяйничали немцы. Отечественные отцы-командиры, естественно, хотели запихнуть Аристархова с семьей в подвал при гараже, а в бюргерский дом поселить нового редактора военной газеты с молодой женой.

Пространства Восточной, Западной, а там и объединенной Германии никоим образом не шли в сравнение с пространством даже и крепко подрезанной России. Однако жилищные германские условия бесконечно превосходили аналогичные русские. Аристархов водил знакомство с некоторыми немцами, и у него сложилось впечатление, что немцы как бы сразу рождаются для нестесненного житья-бытья, что оно, нестесненное это житье-бытье, как бы сразу записывается за новорожденным немцем невидимыми чернилами в невидимую книгу судьбы. В то время как русский, страдая, сходя с ума по жилью, подобно альпинисту, карабкается к нему всю свою жизнь-службу. И редко когда успевает закончить восхождение. Чаще успокаивается в местах, где не столь важны просторные кухни и высокие потолки. Но и на финишных земных — кладбищенских — пространствах в стесненной Германии покойникам было не в пример вольнее, нежели в избыточно земельной России.

Сейчас капитан Аристархов обитал в длинной, узкой, как холодный чулок, келье подмосковного монастыря. В облупленном, некогда полувзорванном, а потом полувосстановленном монастыре за выездом ремонтных мастерских и склада райпотребсоюза разместился ударно выведенный из Германии вертолетный полк специального назначения, лучший в России вертолетный полк.

Теперь Аристархов летал над извилистой, как змеевик, малахитовой от тины рекой Пахрой, над спичечно-коробочными садово-огородными товариществами, старыми поселками и деревнями, убранными и неубранными полями, над рано пожелтевшими и покрасневшими по причине сухого жаркого лета лесами. Иногда он брал в сторону и зависал над Горками Ленинскими — остаточно ухоженными, но пустынными, как храм отжившего божества. Аристархов частенько смотрел сверху на медно-коричневого Ильича в пальто, поставленного в шагу прямо посреди поля возле шоссе. Ильич был неприкаян, растерян и уходящ в сторону Варшавы. Почти так же, как оторванный от материальной базы — от горюче-смазочных, технически служебных корней, — выведенный из Германии, то есть в противоположном от шага Ильича направлении, вертолетный полк. Ходили слухи, что полк вот-вот расформируют.

Керосина с каждой неделей отпускали все меньше и меньше. Полетное время съеживалось. У Аристархова, пожалуй, впервые в жизни появилось время для чтения. Больше всего в жизни капитан любил летать. На втором месте шло — читать. Раньше он больше летал. Теперь — читал.

Из невпопад и бессистемно — по вечерам, в нелетную погоду, на боевых дежурствах, в редких отпусках — прочитанного в памяти застревали странные и необязательные строки. Скажем, что мерилом всякой цивилизации является… отношение к женщине. Чем дольше пилот тяжелой боевой машины, первейший читатель гарнизонных библиотек капитан Аристархов размышлял над этим горьковским откровением, тем меньше был склонен с ним соглашаться. По мнению капитана, женщина являлась самым что ни на есть полноправным субъектом цивилизации, можно сказать, непосредственным ее творцом. Как, впрочем, и антицивилизации. Упадок цивилизации, превращение ее в антицивилизацию во многом объяснялись упадком, превращением женщины в антиженщину. Женщина вдохновляла мужчину на подвиги. Антиженщина — на воровство. Надо думать, что и вдохновленный — неважно, кем или чем, — на воровство мужчина становился антимужчиной. Аристархов не знал, что тут первично, а что вторично. Скорее всего, женщины и мужчины антицивилизации стоили друг друга.

Ему открылось, что мерилом цивилизации вполне могло бы являться отношение к прошлому, к мертвым. Весьма совершенной в этом свете представлялась египетская цивилизация, не случайно, надо думать, просуществовавшая столько тысячелетий. Да и русская, собственно, оказывалась не последней в этом ряду, хотя бы благодаря определению философа Федорова сверхидеи существования живых как воскрешения мертвых. То есть, отвергая Страшный Суд и все с ним связанное, Федоров хотел быть добрее самого Господа.

Господь, не иначе, покарал русских за странного философа. Живые жили в России как воскрешенные мертвые. Что воскрешенным мертвым до суетных земных дел? В неистовом вольнодумстве Аристархов шел дальше Федорова. Ему, мечталось, чтобы не живые мертвых, а мертвые воскресили живых русских, такими безнадежными представлялись ему эти самые живые русские. На тридцатом году жизни пилот тяжелой боевой машины капитан Аристархов сам доподлинно не ведал: жив ли, мертв, а может, воскрешен? Вместе со своим народом он, похоже, пребывал в некоем четвертом состоянии. Аристархов долго думал, как определить это диковинное, изменчивое, ускользающее состояние, пока наконец не додумался: сновидческое. Сновидческой, стало быть, была современная русская цивилизация, подобно лунатику, зависшая между жизнью, смертью и воскрешением.