Александр Сегень - Похоронный марш

— А вы знаете что-нибудь наизусть? — спросила Лена, прочитав до дыр всю свою тетрадку. Я старательно, хотя и фальшиво, прочитал «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», который добросовестно выучил в прошлом году в восьмом классе. Когда Лена попросила Лялю тоже что-нибудь прочитать наизусть, он стал взволнованно шарить глазами по комнате и вскрикнул:

— Леночка! Что я вижу! У вас, кажется, нет телевизора! Что же делать? Сейчас наши играют с бразильцами! Мой троюродный брат Сезар играет за сборную Бразилии. Извините, но мне нужно срочно бежать.

Как только он исчез, мне тоже захотелось исчезнуть, но Лена просила меня остаться. Она смотрела на меня своими тихопомешанными глазами сирени, и я видел, что хотя лицо у Лены не очень красивое, глаза какие-то колдовские. Я вдруг почувствовал себя большим и могучим, как Веселый Павлик. Может быть, в эту самую минуту она пыталась увидеть его сквозь меня, ведь он жил во мне, как живет и сейчас, по сей день. Я не сразу понял, что она положила мне на колено свою руку; мы сидели на диване — у нее был такой длинный и мягкий диван, она сумасшедше смотрела мне в глаза, а я зачем-то рассказывал ей о Мишке Лукичеве, который живет в желтом кирпичном доме и знает сто тысяч стихов, только спроси его, он может сразу запузырить целый выводок из Блока или какой-нибудь там Анны Ахматовой. Невесомая рука Лены лежала на моей ноге, и я делал вид, что не замечаю этого, а сам думал о том, что мне, наверное, надо придвинуться к Лене и обнять ее, как в фильмах до шестнадцати, но я был как каменный, и мне только казалось, что вот я придвинулся на сантиметр, вот еще на три миллиметра, на самом деле я все глубже проваливался в диван. Потом я подумал, не нужно ли мне сейчас срочно нестись на вокзал встречать какой-нибудь подоспевший поезд с угорелыми родственниками, нестор-кака забил крыльями и воодушевленно загорлопанил, видимо, приветствуя журавлиный эскадрон, пролетающий в этот миг над нашим домом из далеких экзотических стран, откуда Роджер происходил.

— Роджер! Роджер! Крра-крра-крра-а-ах! — закричал попугай, и я почувствовал, что Лена сама придвинулась ко мне и прислонилась плечом.

— Мальчик, мой милый мальчик, — зашептала она над моим ухом, — скоро ты будешь таким взрослым, и сотни женских рук будут ласкать тебя. Но ты всю жизнь будешь вспоминать эту теплую ладонь, что лежит сейчас у тебя на колене, и меня, маленькую женщинку, соблазнительницу.

Она коснулась меня грудью, мне стало стыдно и тепло. В эту минуту в дверь постучали и всунулось лицо уборщицы Лизы. Она просила разрешения взять Ленину мясорубку.

— Лешка, — сказала она мне, — пришел к тете Лене? В гости? Вот, смотри, какая у нее чистота. Гляди, чтоб и у твоей жены так бывало прибрано.

— Мне пора, — сказал я, как только она звякнула на кухне Лениной мясорубкой.

— Да, да, — сказала Лена, — лучше тебе сейчас уйти. Иди. А ночью залезешь ко мне через балкон? Я веревку тебе спущу. В час ночи. Залезешь?

Я стоял перед ней — метр с кепкой, и она была выше меня на добрых полголовы, но я чувствовал всеми клетками, что тягуче расту и расту.

— Залезу, — выдавил наконец я из своей отчаянно заколотившейся груди.

Ночью, когда все легли спать, я прощался со своей комнатой. Уходишь, сказала она. Ухожу, ответил я. Возьми меня с собой, попросила она, обхватывая меня мохнатыми лапами своей тьмы. Я не могу, сказал я, густо краснея, у меня свидание. Возьми, умоляла она. Пойми ты, не могу, лепетал я, виновато моргая, когда свидание, то это только два человека. Он и она, понимаешь? Ты, значит, он? — спросила она со злостью. Он, ответил я, не в силах скрыть счастья, и тихо полез через окно наружу. Не покидай меня! — закричала она, хватая меня за плечи оконными рамами. Я неслышно, как кот, спрыгнул и, крадучись, пошел вокруг дома по ночной Севилье. Под балконом Лены, в палисаднике, было темно. Я стоял в пьяном от весны кустарнике, и меня ни в жизнь бы никто не увидел. Я стоял долго и мог бы стоять еще сколько угодно, лишь бы не кончалось это редкостное, упоительное ожидание. Я густо потел, и от меня на полверсты разило одеколоном — у нас дома был флакон одеколона «Эллада», оставшийся еще с тех пор, когда моя мать Анфиса крутила роман с Иваном Расплетаевым; этою-то «Элладою» и разило от меня, особенно из-под мышек, куда я вылил по горсти, зная, что буду волноваться. Вдруг сверху вниз пошла веревка, тщательно приготовленная для того, чтобы по ней было удобно взбираться — крепкая, тугая, через каждые полметра размеченная узлами, чтобы не соскальзывали взволнованные ладони. Я быстро полез по веревке и лишь тогда впервые подумал, а вдруг все это издевка, насмешка? Достигнув балкона, я здорово втемяшился в него головой и едва не потерял сознание. Уже в полузабытьи я нырнул в объятья поджидавшей меня женщины и услышал в ухе теплый и влажный шепот:

— О Ромео, о мой Ромео, мой Ромео!

Мы поспешили с балкона в комнату, там было мягко и тихо, пышная постель пугала своим гигантским разверзшимся чревом. Лена была наряжена в шелковый китайский халат, скользкий под моими скользкими ладонями. Сердце колотилось во мне, как цыпленок, угрожая вот-вот пробить скорлупу грудной клетки. Горячие губы Лены все углублялись в мое ухо, истекая шепотом:

— Мой милый, мой смелый, мой Ромео, мой маленький властелин, мой храбрый мальчик, мой принц!

Тем временем она расстегивала и снимала с меня рубашку и прижималась ко мне краем груди. Меня стало трясти всего с ног до головы, колени готовы были подломиться. В комнате сладко пахло какими-то духами, глаза Лены мутно тлели во тьме. Я стал помогать ей раздевать меня, мы запутались и долго возились. Когда я был раздет, она легко сбросила с себя китайский халат, и он повис в воздухе, тускло фосфоресцируя, и в его свете я увидел, как прекрасно женское тело. Лена прильнула ко мне и зашептала, наклоняясь к моему уху:

— Скорее, скорее! Мой милый, мой маленький, не будем терять ни минуты!

Мы довольно неуклюже побрели к постели и, упав в нее, слились. Потом я быстро ослаб, а она только начала гореть, и когда я затих, она набросилась на меня, как рысь. Целый час она тискала и щипала меня, и даже расплакалась, но потом так остро женственно всхлипнула, что я воспрянул. Потом ей захотелось танцевать, и мы танцевали на мягком ковре голые, и казалось, что мы одного роста и что мы одно и то же, я это она, а она это я, две белые фарфоровые фигурки в густой темноте и в запахах мая. Лена говорила что-то о пении птиц, показывала мне китайские веера, благовония, статуэтки и умоляла увезти ее из Москвы в чудесный город Джанкой. У меня слипались глаза, я валился с ног от сна, но едва мы снова легли, сон улетучился.

Когда стало уже так светло, что можно было различать предметы, Лена уснула. А мне не спалось, я никак не мог обуздать свое сердце, которое брыкалось и рвалось из рук. Лена лежала рядом на спине, и я гладил ее грудь, колышущуюся под моей ладонью, трущуюся о ладонь твердыми сосцами. Когда на стене засияли желтые квадраты солнца, Лена проснулась и растолкала мою дремоту, испуганно шепча, что мне пора исчезать.