Александр Сегень - Похоронный марш

12 апреля Сашка неожиданно позвал меня к себе в гости на день рождения. Мать отпустила меня, но ненадолго, потому что к нам была приглашена тетя Тося. Ребятам я сказал, чтоб не приходили, потому что я буду отмечать свой день рождения совместно с Сашкой. Ребята обиделись.

— Все понятно, — оказал Дранейчик. — Англичанином хочешь быть. Ты мне больше не друг, понял?

Я не знал, что подарить Сашке, мучился, но ничего не мог придумать. Я понимал, что это нехорошо, но другого выхода не было — я взял Юрину водокачку. У Юры была такая водокачка, бог знает где он ее откопал. Она была сломанная, но Дранейчиков отец починил ее. Она состояла из резервуара, в который наливалась вода, и колонки с крошечным ведерком. Юра накачивал в ведерко воду и поливал той игрушечной водой бабкины столетники и кактусы. Это бывали счастливейшие минуты его жизни, на поливку четырнадцати горшков уходило два часа. Юра поливал самозабвенно, а когда в водокачке кончалась вода, он с видом человека, окончившего чрезвычайно важное, народнохозяйственное дело, клал водокачку в коробку и коробку ставил под кровать.

Когда я принес Юрину водокачку в подарок Сашке Эпенсюлю, у Сашки уже было полно гостей, бегали какие-то девочки, Васнецов и Лукичев листали «Крокодилы», и Лукичев сказал:

— Кто возьмет билетов пачку, тот получит водокачку.

Все засмеялись, а я громче всех.

Сашкин день рождения запомнился мне как что-то необыкновенное во всем моем детстве. Я помню хорошие лица, остроумные шутки, Сашкину красивую и какую-то невероятно молодую маму, игру в фанты, вкусный обед и то, что все пили газированную воду, и за столом сидели одни дети, а взрослые ни во что не вмешивались. Ко мне обратились только раз, когда все стали друг друга спрашивать, кто кем хочет быть.

— Я буду космонавтом Алексеем Стручковым, — сказал я.

Тогда все, и дети, и взрослые, вспомнили о разбившемся год назад Юрии Гагарине. О нем тогда еще часто вспоминали, какая у него была улыбка и добрый взгляд. Больше никто в космонавты не вызвался. Саша сказал, что будет разведчиком в Америке, Васнецов — что аквалангистом, Мишка Лукичев — акробатом в цирке, а какая-то девочка, белая как пенопласт, пообещала стать знаменитой балетной танцовщицей.

Когда я уже не помнил, что есть я, моя мать, тетя Тося и Юра, у которого я стащил водокачку, вдруг, как забытая фотография, возникло сиплое лицо и сказало:

— Разрешите мне моего шпингалета забрать, а то он у вас тут засиделся.

Потом мы сидели с тетей Тосей, и я снова почувствовал, как колется рубашка и как трет под мышками. Я посматривал на Юру и чувствовал, как колется и уже мала мне моя детская совесть. После проводов тети Тоси на остановку я разнес остатки торта обиженным Тузикам, Славке, Дранейчику и Ляле. А на другой день разразился скандал из-за водокачки. Бабка сразу учуяла, что это я украл ее.

— Говори, куда дел, бандюга! — кричала она, пытаясь переорать Юрины вопли.

— Никуда я ее не девал, чего ты орешь! Небось сама на помойку отнесла.

— Продал! Продал, паскудник! Говори, кому продал, ворюга, отцово отродье!

Когда она стала доказывать мою наследственность на улице, Сашкина бабушка изумилась:

— Ну? Водокачку? Да не ту ли, что он нашему Саше подарил? Ай-яй-яй!

Она пошла и принесла водокачку. Юра тот же час взялся за дело, но всхлипывал и вздрагивал все время, пока длилась поливка. Вечером вернувшаяся с работы мать выдрала меня ремнем так, что я три дня не мог сесть, а сядешь, то уж не пошевелись. Заодно и за двойки по чистописанию. Про историю с водокачкой узнал весь дом. Сашка со мной не разговаривал, и если говорил про меня, то называл не так, как все ребята, Стручком или Лехой-лепехой, а обидно — Алексеем.

— Может быть, Алексей сбегает за мячом?

Однажды мы играли во дворе в салочки, и он нечаянно наскочил на Фросю, ковылявшую мимо на своих одутловатых больных ногах. Он стал извиняться, а Фрося сказала:

— Разбегался тут, Сыкол вонючий!

И когда Сашка тихо поплелся в свой подъезд, никто ничего не сказал, а Фрося поплыла, довольная собой, дальше. И тогда я подбежал к ней, забежал перед ней и крикнул ей в лицо:

— Дура ты, Фрося, и когда я вырасту, то стану бандитом, как мой отец, и тебя зарежу!

— Хорош молодчик! — сказала Фрося, но видно было, что она испугалась, и она не поперла прямо на меня, как обычно, а обошла стороной бандитского сына и быстро-быстро зашагала, затопала своими дутыми ножищами.

Когда я учился в третьем классе, к нам повадился ходить Иван Расплетаев. Братья Расплетаевы жили в третьем подъезде на четвертом этаже в двухкомнатной квартире. В одной комнате жил с женой Иван, в другой — холостой Николай. Оба работали на меховой фабрике, что на Фабрично-Заводской находится улице. Жена Ивана, Нюша, никак не могла родить мужу ребеночка, и он в знак протеста решил завести отношения с моей матерью Анфисой. Он приходил к нам после работы и оставался ночевать с матерью, а меня клали к Юре. Бабка ругала мать самыми срамными словами, но ничего не помогало.

— У нас любовь, — говорила моя мать. — Я женщина безмужняя, хоть и при живом муже. А молодость проходит.

Я знал, как знали все, что ничем хорошим такая любовь не кончится, но я ничего не мог с собой поделать и врал ребятам в классе — а в моем классе никого не было из наших домов, — что скоро моя мать разведется с моим пропащим отцом и выйдет замуж за Ивана Расплетаева. Он на меховой фабрике работает и много зарабатывает, и скоро у меня тоже будет велосипед. И мой новый отец Иван будет ходить на родительские собрания, хотя мать теперь тоже сможет ходить, потому что с новым мужем она пить бросит. Последнее было особенным враньем, поскольку после любви с Расплетаевым мать стала пить еще больше, ведь он каждый день приносил водку. И еще шампанское. Он считал шампанское особенным шиком и всегда приставал ко мне с глупым вопросом:

— Шикарно звучит: шам-панское, а, Лех?

Вскоре Ивана посадили, но очень быстро выпустили за недостатком, как говорили, улик. После освобождения он перестал знаться с моей матерью, мало того — делал вид, что семейство Стручковых — сплошная фикция, фальшивая приписка к человечеству. Завидев его издалека, моя мать Анфиса материлась и грозила, что, когда вернется мой отец, он Расплетаеву руки и ноги переломает.

Шло время, ребята из моего класса просекли, что моя мать никак не выходит замуж за другого, и издевались:

— Где ж твой ве́лик, Леха? Эй, Расплетай! Расплетайкин!

Сашка больше не приглашал меня на свои дни рождения, во дворе его по-прежнему звали Эпенсюлем, а летом 1973 года внезапно умерла его красивая и молодая мама. Умерла от рака, который обнаружился слишком поздно, да и какая разница, когда обнаружился, если его не умеют лечить. Когда ее хоронили, со всех домов сошелся народ, столько народу, что Фрося сказала: