Александр Сегень - Похоронный марш

Но она все не соглашалась. Он отлил из желтого стекла как настоящую Джильду, потом принес стеклянного поваренка, внутри дутого, с дырочками в колпаке — для соли. Тете Нине Панковой доставались самые лучшие подарки. Но пришло лето, она все не хотела, и он в конце концов отступился от нее. Она же вдруг почувствовала какую-то вину перед ним и в разговорах всегда отзывалась о нем хорошо, часто говоря о его добром нраве и умелых руках. Может быть, в душе она уже переборола себя и готова была на следующее предложение ответить согласием. Так они и не узнали оба, что тем летом тетя Нина рисковала внезапно доставшейся ей свободой, а Человек упустил верный случай вознаградить себя за все неисполненные вёсны. И никто ничего не знал, двор жил своей тихопомешанной жизнью, плывя по ее течению, которое порой настолько затихало, что все подспудно ожидали официального сообщения по радио и телевидению о всесоюзной отмене времени.

На самом деле всё, кроме моего брата Юры, менялось, бушевали мелкие кухонно-подъездные страсти, что-то зарождалось, медленно проистекало и угасало. Соседи подвергали нашу семью опале за сожительство с Иваном Расплетаевым и жалели бедную его жену Аньку. Зимой Расплетаева посадили, но в апреле за недостатком улик выпустили. За те три месяца, которые он находился под следствием, в его квартире на полочке для книг появились стеклянные гномы, белочки и крокодил Гена, такой же зеленоватый и лысый, как Иван Расплетаев. Вернувшись из-под следствия, Иван, возможно, и не обнаружил своего сходства с крокодилом, однако безделушки ему все равно не полюбились, и в то субботнее утро, когда он вернулся к законной жене, двор огласили леденящие вопли Кости Человека:

— Убивают! Рецидивисты честного человека убивают! Звоните по ноль-два! Убива-а-ают!

Потом он бегал по двору весь обляпанный кровью и всем говорил:

— Смотрите, на мне живого места нет.

Тем не менее вскоре выяснилось, что он весь состоит из живых мест, потому что на нем нет ни одной раны, а кровь хлещет из носу, который он время от времени расковыривал. Оказалось, что Иван, только что побывав под подозрением властей, сам не пошел, а послал к Человеку на расправу своего брата Николая. Тот сделал следующее: швырнул в лицо Косте всех стеклянных зверушек и гномиков, а затем стукнул его не очень сильно кулаком в нос, что и открыло источник крови. Ни одна из безделушек в Костю не попала, а разбился только иваноподобный крокодил. Николай отсидел пятнадцать суток, а инцидент дал пищу для монологов Человека у подъезда.

— Разве ж это человек? — говорил Человек про Николая Расплетаева. — Это дур-рак последний, а не человек. Разве ж я из побуждений Анюте подарки дарил? Я от жалости дарил.

Чаще всего он изливал свою оскорбленную Расплетаевыми душу Ирине Акимовне, нашей соседке по подъезду. Она была матерью-одиночкой, на спине носила небольшой, еле заметный горб; сын ее, Сережа, был старше меня на три года, а мужа у нее никогда не было — никто не хотел брать в жены горбунью, хоть и умную, хоть и красивую лицом. Ирина Акимовна работала учительницей английского языка в школе, где учился Сашка Кардашов. Сашка всегда с ней здоровался по-английски, и ей это, видимо, весьма льстило. Она была очень вежливой и деликатной женщиной и потому всегда терпеливо и внимательно выслушивала апелляции Кости Человека. Вскоре гномы и белочки перекочевали к Ирине Акимовне, а кроме них еще и первый серьезный опыт нашего дворового стеклодува — фигурка Маяковского. Лицом Маяковский не очень вышел, но зато вышел своею порывистой фигурой, и, не смотря на лицо, сразу было ясно, что это Маяковский. В руке он держал белую, стеклянно пахнущую розу, протягивая ее Ирине Акимовне так, будто в первый и последний раз. Ирина Акимовна растрогалась, стала всерьез восхищаться творчеством Человека и даже процитировала из Маяковского, сказав так:

— Надо же, ведь настоящий Маяковский, и будто бы говорит: «Не важная честь, чтоб из этаких роз мои изваяния высились…» Спасибо, спасибо, Константин Александрович! Спасибо, Константин Александрович!

Ирина Акимовна единственная называла всех по имени и отчеству, никогда не путаясь и помня, как зовут полным именем даже тех, кто и сам давно позабыл свои инициалы. И когда она уважительно именовала старого Дранея Герасимом Христофоровичем, даже как-то и не верилось, что его действительно так зовут. Будто она нарочно так называет, чтоб хоть как-то скрасить всеобщее впечатление об этом дикобразе.

Когда тема избиения исчерпалась полностью, Косте не о чем было больше говорить с учительницей английского языка. Провожая взглядом возвращающуюся вечером из школы Ирину Акимовну, он говаривал, непременно так, чтобы слышала Вера Кардашова:

— Удивительный человек — Ирина Акимовна. Честное слово, я бы женился на ней, да вот беда — образования мне не хватает. Образованнейший она человек!

Лимит одиноких женщин постепенно сокращался. Лучшие остались непреклонными, и Человек решил, что вовсе и не обязательно жениться. Можно и так жить. Именно это он и сказал Вале Лялиной, подарив ей стеклянный бокал в виде сапога, которым он открывал обувную серию своих стеклянностей. Валя Лялина жаловалась:

— Всем зверюшек дорит, а мне — сапоги. Быдто я какая последняя. А ко мне — не гляди, что я така немолодая — и получше его мужчинки ходют. Не то что этот шибздик.

Первое же соперничество отпугнуло Человека от Лялиной. С трепетным ужасом он рассказывал потом всем, как застал у Вали громадного, облепленного шарами мышц мужчину в одних трусах, который грозно рыкнул на Костю с дивана:

— Мне что, встать?!

— Не иначе, как какой-нибудь бич или того хуже, — говорил Костя Человек. — Небось, без паспорта от милиции скрывается у таких вот дурочек, как Валя.

— А чё б йим у ней не скрывацца, если она сама к йим липнет, ровно липучка какая, — поддерживала Человека тетя Фая из нашего подъезда, с шестого этажа. Она была ниже Человека ростом, и лишь это высказывание послужило тому, что он ее заметил и увидел, что она тоже женщина. Она была кругленькая, широкоморденькая, глаз, носа и бровей у нее совсем не было, словно это лишние атрибуты лица. Зато был щедро вырезанный толстогубый рот. Зимой и летом она ходила в ватной фуфаечке, и ее так и звали — Файка Фуфайка. Ей Человек тоже принес сапог, и тогда все увидели, что Валя Лялина зря была недовольна — сапоги Человек делал хорошие, стекло для них он обрабатывал каким-то особенным составом, и оно отливало розовым и голубым фосфорично-металлическим отливом, как отливает пережженная металлическая стружка или лужа, над которой попыхтит автомобиль. Кроме того, у сапог было одно забавное свойство. Пить из них надо было, как из рога — носком вниз. Если же поднимать нос кверху, то это всегда было чревато извержением напитка прямо в лицо непосвященному. А никого, конечно же, заранее не посвящали, и все испытали на собственном лице замечательное свойство озорных сапог. Правда, кончилось это тем, что старый Драней, которого Файка Фуфайка зазвала к себе на хохму выпить из сапога пивца, облив себе пивом всю рожу и грудь, кокнул удивительную посудину об пол. В это время Человек уже от всех соседей получал заказы на сапоги, а тете Вере Кардашовой сделал далее парные — один нормально стоит, а другой чуть-чуть погнулся в голенище, будто настоящий. Файка попросила Человека сделать ей еще один сапог.