Александр Сегень - Похоронный марш

Боже мой, подумал он, твои вещи в моей прихожей!

А в его комнате лежало льняное полотенце, все еще чуть-чуть влажное от ее слез. Рядом стояла водокачка, которая одновременно успела побывать и в его, и в ее детстве. А в вазе дремали гвоздики, а на столе — не доеденная ею половинка омлета и не допитая ею чашка чаю, а в старом обшарпанном кресле — трогательный след, маленькая вмятинка, еще хранящая память о легком весе ее тела.

Он снова подумал, что она спит так рядом, всего лишь в соседней комнате. Он вышел из дому, подошел к окну и тихо-тихо взобрался на фундаментный выступ. Держась за карниз, заглянул в окно. Шторы были задернуты, но не полностью, и в просвет между ними он увидел край кровати, с которого свисала ее рука. Тонкая и смуглая, озаренная утренним солнцем, она была как золотая, и у него закружилась голова от непреодолимого желания прикоснуться губами к этому мягкому, источающему дыхание золоту. Еще два-три мгновенья он стоял на выступе фундамента и успел увидеть на стуле кусок картона со вчерашним неумелым портретом, сделанным сангиной; но карниз предательски клацнул, он испуганно спрыгнул и тихо побежал прочь от окон.

На сей раз, войдя в квартиру, он почувствовал, что тишина проснулась, и отправился на кухню готовить завтрак. Положил в масленку свежее масло, нарезал тонкими ломтиками хлеб и ветчину, вскипятил чайник, разложил овощи и сыр. Тут он почувствовал, что она встала, оделась и вышла в коридор, но все равно, когда оглянулся и увидел ее, дрогнул и замер от неожиданности. Ему почудилось, что она знает, как он стоял на фундаментном выступе и целовал взглядом ее руку.

— Доброе утро, — сказала она, а он молчал и улыбался, глядя на нее. Она пожала плечами и сказала, что пойдет умываться.

— Доброе утро! — крикнул он, когда она уже щелкнула замком в ванной. В ответ полилась вода.

Впереди был еще целый день, но ему жалко было каждой минуты этого уходящего утра.

— Как же мне все-таки называть тебя? — спросил он, когда они уже сидели за столом и завтракали.

— Ума не приложу, — сказала она, откусывая сыру.

— Хочешь, я буду звать тебя Верой? Это имя мне дорого.

— А кто это — Вера?

— Так звали самую красивую женщину моего детства.

— Ты, наверное, был в нее влюблен.

— Не знаю.

— Был-был! Мальчишки все влюбляются в красивых взрослых женщин. Это была твоя родственница или соседка?

— Она умерла, — вдруг сказал он и затем только добавил, отвечая на вопрос: — Соседка. Мама моего приятеля.

— Умерла?

— Да, к сожалению. Она была удивительная красавица. Но ты гораздо красивее ее.

— Значит, я тоже умру?

— Нет! Ты не умрешь. Никогда.

Он побледнел. Она заметила и потому сказала весело:

— Какое сегодня яркое солнце. Как я люблю такие утра! Ладно, пусть будет Вера. Мне нравится.

— Отлично. Куда пойдем сегодня?

— Я бы хотела на море.

— Да, — он усмехнулся, — Москва, конечно, порт пяти морей. На которое из пяти?

— На Коралловое, — сказала она и вдруг загрустила.

— Могу предложить Серебряный бор, — предложил он.

— А поближе ничего нет?

— Есть Профсоюзный пруд.

— Нет, уж лучше Серебряный бор.

И они поехали в Серебряный бор. В Серебряном бору было неуютно — суббота, много народу. У нее не оказалось купальника, и он купался один. Плавая, стал приставать к какой-то девушке, чтоб та продала за 50 рублей свой купальник, но девушка с возмущением фыркнула:

— Обнаглел!

И поплыла быстрыми саженками. Плывя в сторону другой девушки, он спохватился, что «Вера» вряд ли станет надевать на себя чей-то чужой купальник.

Потом он выпросил за пять рублей лодку у каких-то спасателей, и они немного покатались на лодке.

— У тебя красивый загар, — сказала она. — А плаваешь ты не очень хорошо, по-мальчишески как-то. Тебе надо заниматься плаванием, тогда у тебя распрямится фигура. Ты не куришь?

— Бросил.

— Давно?

— С шестнадцати лет.

— Потрясающе. А девушек когда научился соблазнять?

— До сих пор не умею.

— Это точно. Я видела.

— Что?

— Как та от тебя шарахнулась. К которой ты, купаясь, приставал. Видела-видела.

Она засмеялась.

— Знаешь что, — вдруг сказал он, вспомнив о чем-то. — Поехали.

— Куда?

— Не спрашивай. Поедем, не пожалеешь.

Они вернули спасателям лодку и покинули Серебряный бор. Сначала заехали на улицу Горького и пообедали в ресторане «Центральный». Он заказал десертного вина и выпил два бокала, а она отпила только два глотка. От жары, от волнения, от вина — от всего вместе он опьянел. Когда они вышли из ресторана, было уже четыре часа, и жара начала медленно отходить. В висках у него стучало. Он видел, что ей никуда не хочется идти, что она мрачнеет и мрачнеет с каждой минутой все больше. На улице Герцена она сказала, что хочет поехать домой.

— Пойми, это для меня очень дорого. Я только тебе!.. Только тебе!..

У дверей музея их не хотела впускать старушенция.

— Через двадцать минут закрываем! — возмущалась она.

Сгорая от стыда, он сунул старухе три рубля. Она впустила их, но ужасно оскорбилась и сказала:

— Молодые, а такие нахальные!

Девушка чуть не плакала от досады, но он, не замечая этого, повел ее сразу к чучелу нестора-каки.

— Вот он, — показал он. — Это Стручков. Тот самый, что жил в моей клетке. Вернее, не тот самый, а копия. Оригинал покоится на Горошкинском кладбище под Москвой.

— Пойдем отсюда, — сказала она. — Здесь так неприятно. Эти чучела… Хуже, чем в зоопарке. Пойдем. Фу-ты, мозг лебедя! Ну зачем же надо мозг лебедя! Если уж что-то красиво, так им уж надо тут же наизнанку вывернуть. Пойдем, Павлик, прошу тебя!

Он хотел что-то еще показать ей, но вдруг увидел, что здесь действительно неприятно.

— Мне так жаль, что я повел тебя сюда, — сказал он, когда они уже шли по улице.

— Пустяки, — сказала она и пожала ему локоть. Он обрадовался.

— Хочешь, поедем еще куда-нибудь? На ВДНХ или в парк Горького? Или пойдем в консерваторию… ах да, теперь же не сезон!

— Нет, — вдруг резко сказала она. — Мы никуда не поедем. Давай присядем.

Они сели в университетском скверике. Солнце отбрасывало уже довольно длинные тени. Он понял, что сейчас наступит развязка. В ожидании ее бронзовый Ломоносов беспокойно ерзал в своем кресле.

— Понимаешь, Павлик, — сказала она. — Я так люблю одного бестолкового человека… Я наврала тебе, что он муж мне. У меня был другой муж. А этот… Ты поймешь меня, я знаю. Пусть по-своему, но поймешь. Я, конечно, могла бы тебе ничего не говорить, но ты так много сделал для меня за эти две встречи. Спасибо тебе. Я теперь должна вернуться к нему. Так уж устроена жизнь. Я знаю, что мы с ним погубим друг друга, но пусть лучше так, чем остаться живым и чтоб из тебя потом сделали чучело лани или мозг лебедя. Спасибо тебе, Павлик.