Юрий Кувалдин - День писателя

Ольга Игоревна испугалась, всхлипнула. Она вдруг почувствовала неловкость, даже стыд.

— Вадим, ты словно подозреваешь с моей стороны игру, — забормотала она. — Но то, что ты говоришь, нелепо…

— Ах, да разве жизнь состоит из того, что лепо! — повысил он голос.

— Тсс…

— Ни разу мы не поговорили прямо! — Вадим не договорил и сел на кровать. — Я люблю тебя, хочу на тебе жениться, иметь детей… И это ни в коем случае не противоречит нормальной жизни… Да мало ли примеров, когда один супруг много старше другого… Я в этом не вижу ничего предосудительного…

Ольга Игоревна слушала, и его разговор нравился ей. Для нее была приятна эта смелость Вадима, с какою он, не задумываясь, решает большой вопрос и строит окончательные выводы.

Она вдруг спохватилась, что любуется Вадимом, и испугалась.

— Уходи скорее, пока соседи не проснулись…

На улице все еще было темно. Вадим оглянулся на деревянный дом, на крыльце которого горела тусклая лампочка, и почувствовал, что любит не только Ольгу Игоревну, но и этот деревянный дом, странным образом уцелевший во дворе почти что в центре Москвы, любит кирпичную стену, на которую выходили окна перегороженной комнаты Ольги Игоревны и Славы…

При воспоминании о Славе Вадим поморщился, поднял воротник плаща и быстро пошел домой.

В квартире была тишина. Мама и отчим еще не вставали.

Было пять часов утра. Вадим лег, хотел заснуть, но ему не спалось. Он взял книгу, принялся читать, но строчки расплывались перед глазами. Он положил эту книгу, взял другую, с иллюстрациями.

В книжке много говорилось о гениальности, о смелом желании идти своим путем и тому подобных вещах, о взбалмошности, превратностях судьбы.

Перевернув последнюю страницу, Вадим закрыл книжку и задумался. Где-то в глубине души, возможно, еще бессознательно, он решил всего себя без остатка посвятить операторскому искусству. До этого он шел к выбору цели как бы вслепую, а сейчас, этим утром решил окончательно.

Он поймал себя на мысли, что и в его жизни, подобно жизням многих людей, наступил момент тщеславных мечтаний. Он сильно засомневался в том, что, избрав себе какой-нибудь род деятельности и желая достичь в нем хотя бы скромных успехов, люди непременно должны подводить под свои начинания массивный фундамент далеко идущих замыслов и планов с претензией на гениальность.

Ведь отличие таланта истинного от мнимого, по-видимому, заключается лишь в том, что настоящий талант не кричит о себе на каждом углу, но ежедневно тянет лямку творчества, изредка озаряемую вдохновением.

Вадим лежал и думал то о том, как он будет снимать свои фильмы, то об Ольге Игоревне. Томительное чувство счастья, которое он испытывал при этом, граничило приблизительно с восторгом, каковой он испытывал в объятиях Ольги Игоревны, и таинственность их молчаливого согласия придавала воспоминаниям сладостную прелесть. Губы Вадима хранили воспоминание о поцелуях, теплых, но в то же время свежих и прохладных, как роса.

Он незаметно задремал, вокруг него кружил рой туманных призраков, сновидение сменялось сновидением, и они были то многоцветные и яркие, то темные и душные, а потом внезапно темно-лиловый мрак рассеивался, и его сменяла светлая голубизна, которая переливалась пестрыми цветами поляны, по которой, как Афродита, гуляла Ольга…

Вадим открыл глаза.

Перед ним стояла мама, в сорочке, с открытой грудью, и спрашивала, шевеля за плечо:

— Тебе не пора на работу? Будильник еще десять минут назад прозвенел… Ну и спишь же ты!

В девять Вадим был уже на студии. Достаточно потрепанная съемочная группа отправилась в Люберцы второй раз. Слава сидел рядом с Вадимом, дрожал и лязгал зубами с похмелья. По молчаливому согласию остановились у магазина, купили пива, и до самого места тянули его из горла. Кроме оператора Лариной и Вадима.

В громыхающем цеху Ларина снимала ткачих без синхрона. Затем, забрав девчонок с работы, покатили в общежитие. Камера пошла сразу, сюжет сняли за два часа.

Когда ехали обратно, Слава сказал Вадиму:

— Старичок, пойдем к сеструхе. Приглашала. Там она с подружкой будет. Во! — Слава поднял большой палец, затем пригладил волосы, чтобы четче был виден пробритый пробор.

— Мне не хочется, — сказал Вадим.

— Да ты что, старик! Я обещал, что приведу тебя! Батя с мачехой укатили на юг!

— В Крым?

— А ты откуда знаешь?!

— Позавчера был там, — сказал Вадим.

— Ну ты даешь!

— Честно. Слетали туда-сюда. Снимали бортпроводницу.

— Понятно, старичок!

Со студии поехали к сводной сестре Славы на Пресню.

Стол был сервирован закусками. Стояло две бутылки армянского коньяка и шампанское.

Две симпатичные девушки — брюнетка и блондинка — сидели в низких креслах, выставив напоказ длинные ноги. Слава чмокнул в щеки ту и другую, потер руки, поспешно открыл бутылку коньяка, налил в рюмку и выпил.

— Ну, бабы, еле доехал до вас! — воскликнул он. — Три головы, как у змея, с утрева было!

Вадим спросил:

— Так, какая же твоя сестра?

— Угадай? — сказала брюнетка.

И Вадим угадал:

— Вы.

— Точно. Я, — сказала она и встала. — К столу!

— В честь чего праздник? — спросил Вадим.

— В честь восьмого марта!

— Так это же завтра.

— А мы заранее, с ночевкой!

— Ну, если так, то…

Повеселевший Слава наливал коньяк в рюмки.

— Тост! — воскликнул он. — Тост за великолепных герлочек!

— О, ес! — завопили девушки и бросились к столу.

К вечеру Слава был сильно навеселе, да и девицы от него не очень уж поотстали. На столе горели свечи, и легкие тени от танцующих скользили по стенам. Блондинка льнула к Вадиму, прижималась крепкими, как яблоки, маленькими грудями и коленями. Вадим кое-как старался держать дистанцию и думал об Ольге Игоревне.

Внезапно Слава скинул пиджак, затем снял рубашку, следом майку и закричал:

— Купаться!

К удивлению Вадима, сестренка моментально разделась догола и, сверкая розовыми ягодицами, побежала за Славой в ванную.

— Я тоже хочу! — капризно простонала блондинка, оттолкнула Вадима и принялась стаскивать юбку через голову.

Вадим увидел полноватые бедра и плоский тугой живот, отвернулся и поспешно закурил, чтобы погасить волнение.

— Пошли! — приказно крикнула блондинка, схватила Вадима за руку и потянула в ванную.

Вадим обернулся, увидел торчащие снежно-белые груди, пьяные глаза, задрожал и что было силы, размахнувшись, ударил блондинку по щеке.

— Это гнусно, гнусно! — крикнул он и побежал вон из квартиры, на ходу надевая плащ и сильно хлопая дверью.

Восьмого утром Вадим долго валялся в постели, проклинал Славу за приглашение к сестренке, проклинал и себя за то, что ударил глупую пьяную девчонку по лицу.