Татьяна Краснова - Повиливая миром

За окном – отчетливая капель.

С крыши Манежа скидывают снег.

В отпуск, в общем, надо.

Вообще меня чрезвычайно утешает наличие в жизни абсурда. Мне представляется, что абсурд – это такая нежная улыбка трансцендентного. Привет из потустороннего мира. Нечто вроде дружеской руки на плече: «Ну что ты, дурашка, мечешься? Здравым смыслом своим трясешь, как дура бубном? Успокойся. Мир велик, жизнь непознаваема, грядущее таинственно, прошлое туманно, про настоящее вообще думать не хочется. Пойди, приляг!» Ну разве не утешительно?

– Она не создала мне условий, – строго молвит девушка Пупсикова. У девушки нежный профиль, каштановые кудри, короткое черное вечернее платье с большим вырезом на спине и розовые резиновые сапоги в крапинку. В руках у Пупсиковой шуршит пачка докладных на преподавательницу испанского языка Анну Иванну.

Анна Иванна мается тут же, тиская в руках докладные на прогульщицу и хамку Пупсикову.

– Какие условия, милая? – ласково уточняю я, держа голову руками. В последнее время я придерживаю голову на привычном месте. Знаете, не ровен час…

– Большую часть времени на занятиях испанским языком мне было неинтересно, – говорит Пупсикова таким голосом, что становится ясно: дело плохо.

– Кошмар какой, – пугаюсь я, – прямо кровь стынет в жилах. Вам – и не интересно. А что ж Анна Иванна? Пыталась ли она как-то исправить это страшное положение?

– Она была ко мне равнодушна! – сообщает девушка.

Поджавшая хвост Анна Иванна нервно поправляет очочки:

– Это «нулевая» группа, Татьянавиктна! Начинающая! А она пропускала по три-четыре занятия кряду… Она потом не понимала, что мы все говорим… Она не учила… Она совсем ничего не учила!

– Анна Иванна, – строго перебиваю я. – Мы ж не о том говорим. Вы мне расскажите, как вы допустили, что девушке стало неинтересно.

– Да! Как вы допустили? – поддерживает потерпевшая девушка.

– Вы что ж, не понимаете, Анна Иванна, как это страшно, когда НЕИНТЕРЕСНО?!

– Да! – говорит девушка.

Преступная Анна Иванна шмыгает носом.

Вообще, знаете, я устала.

От этой усталости у меня немного деформировалось мировоззрение.

Весна. Великий Пост к концу идет. Бурная административная деятельность доконала. Головокружения. Курицы жареной хочется. И перемены участи. На курицу, вообще-то, наплевать. Не так уж и хочется. Вот перемены участи…

– Что же нам с вами делать с Анной Иванной, Пупсикова? – спрашиваю я. – Что делать с этой жалкой, ничтожной личностью, которая не смогла заинтересовать вас испанскими глаголами? Понятное дело, что мы ее уволим немедля. Это не обсуждается. Но вот чем компенсировать вам моральный урон? Как залечить нанесенную травму? Быть может, перечислить вам на телефон полугодовую зарплату Анны Иванны? Или как-нибудь опозорить эту бездарь перед шеренгой ваших однокурсников?!

– Вы чо?! – внезапно пугается Пупсикова. – Вы чо?! Какое «уволить»?! Это я, я виновата! Это я сама дура! Я прогуливала!!! А Анна Иванна – она хорошая! Она классная! Она знаете как учит отлично?! Я вот прямо все знаю! Вот смотрите: «Йо трабахо ин иль сентро»…

– Но вам же было неинтересно!

– Это потому, что я прогуливала и я вообще дура! Правда, Анна Иванна?

– Неправда, Пупсикова! Вы умная и хорошая девочка! Я дам вам упражнения и зачет поставлю!

– И вообще, Татьянавиктна, не смейте обижать Анну Иванну!

– И вообще, Татьянавиктна, не оскорбляйте Пупсикову!

– Идемте отсюда, Анна Иванна!

– Идемте, Пупсикова!

Мимоходом, в коридоре напротив деканата.

Бывший студент. Мой незапамятный первый выпуск.

Теперь уж депутат Госдумы, важная персона в какой-то там партии, костюм-галстук…

– Как дела, Сашенька? – спрашиваю.

– Отлично, Татьянавиктна, – отвечает, – вот дочку третью родили. Такая девочка хорошая… Старшенькой пять, средней три, а этой – два месяца. Теперь книга у меня настольная появилась…

– Бенджами Спок? – угадываю я. – «Уход за ребенком»?

– Вильям Шекспир. «Король Лир»…

Дева на стульчике в кафедральном коридоре.

Говорят, в 20 лет они все хороши. Правду говорят. Хороши все. Но некоторые…

Челка, ресницы, щиколотки, запястья, юбка, иссякшая задолго до скульптурного колена, и нижняя губа такая… Припухшая. Ну, вы понимаете.

– Красота неземная, – говорю, отпирая кафедру, – Вам кого?

– Я насчет перевода на ваш факультет.

– Откуда?

– Ой, из этого… Из Университета Глобальных Искусств. Меня к вам прислала Эмилия Мафусаиловна. Вы ее, наверное, знаете.

Кто ж не знает Эмилии Мафусаиловны. Эмилия Мафусаиловна работает на несмежном факультете доцентом. Преподает что-то вроде структурно-прикладной фонетики японского языка, носит очки в металлической оправе и служит науке так истово и рьяно, что кажется порой – сама наука побаивается Эмилии Мафусаиловны.

– Деточка, – праздно интересуюсь я, – неужто Эмилия Мафусаиловна участвует в вашей судьбе?

– Где? – удивляется деточка. – А, нет, она не в судьбе. В смысле, не она… Эврипид Фомич участвует.

– Эврипид Фомич?!

– Ну да. Он это… Ну как бы сказать… Он ей вроде как муж.

– Вроде как?

– Ну, практически, муж. Но пока.

– Пока?

– Ой, ну вы меня совсем запутали. Эвичка… В смысле, Эврипид Фомич… Он пока что муж Эмилии Мафусаиловны. Временно. Но дело не в этом. Он сказал, что пока он… Ну, пока он муж, мне надо перевестись. Понимаете?

– Вы не просто красавица, – лгу я. – Вы еще и умница. Вы так мудрено говорите, что я не понимаю.

– Ну это же так просто, – вздыхает умница и красавица. – Я сейчас в платном университете учусь, а Эвичке это дорого. Еще и квартиру снимать… Он хочет, чтоб я сюда перевелась, пока он еще женат не на мне, а на Эмилии Мафусаиловне.

– Рыбочка, а Эмилия Мафусаиловна в курсе, что Эврипид Фомич на ней женат временно?

– Ой, что вы, конечно нет. Это тайна, это никому нельзя говорить. Мне Эвичка так и сказал: никому не говорить!

Юность. Такая нежная, такая короткая…

В мае преподавать трудно.

Московская весна… Ее как-то не замечаешь, а потом неожиданно – бац, и вот оно: Александровский сад цветет, деревья внезапно образовали возле памятника Ломоносову узорчатую тень, и фонтаны бьют на Манежной, и у заведующей учебной частью лицо такое… вдумчиво-сентиментальное.

И выпускники с букетами, и первые защиты дипломов…

И люди удивительные стали появляться. Это главный признак.

Вот студент пришел в трусах.

Ну, то есть, это я так полагаю. Сам-то он, надо думать, считает эту одежду шортами.

Жалобу принес на мою коллегу. Дескать, она его с занятия выгнала.

– Чем мотивировала? – спрашиваю.

– Я под стол залез.

– Международное отделение, что ли?