Сами Михаэль - Виктория

— Абдалла Нуну умирает, — сказал он брату.

— Да вы уже год назад его похоронили. Он выживет.

— На сей раз это конец. Может, уже и умер. Там его сын штурмует дверь, роется в вещах у тех, кто выходит из дому.

Губы Йегуды побелели. Над ними с Абдаллой Нуну нависло одно и то же проклятие. Оба они пытались перехитрить смерть вставными зубами, амулетами, полученными у Джури Читиата. И теперь, наверно, ангел смерти приглашает их на встречу. Азури и Азиза помогли Йегуде вернуться на свою лежанку.

Мурад, который был уже женат, вышел из своей комнаты и встал возле отца. Он выучился переплетному мастерству и теперь вместо костюма продавца в торговом доме носил рабочий комбинезон. Скатившись по перилам, возник Нисан, младший брат Виктории. Толстый, как Мирьям, и злобный, как мать.

— Абдалла Нуну подох! — проорал он. — Нуна рвет на себе волосы, а Маатук стучится в дверь. Вот потеха!

Отец окинул глазами посеревшее лицо Мурада, ликующую физиономию Нисана, а потом Наджию, вытаскивающую другую грудь, чтобы вложить ее в жадный ротик Фуада. Виктория смотрела на Двор со второго этажа. Несмотря на неурядицы, выбившие борозды на лице отца, он все еще удерживал за собой статус властелина Двора. После того как они с Мурадом ушли на работу, она взяла Клемантину и спустилась к Мирьям. Когда тишину прорезал крик Нуны, Мирьям съежилась, будто от судороги. «Господи, какой страх быть такой счастливицей!» — подумала Виктория и погладила Мирьям по голове.

Двери дома семейства Нуну настежь распахнулись. Джамила вошла первой — совершить обход, определить сцену, где она появится вместе с помощницами. Абдалла был богачом, и надежды ее взлетели до небес. На пороге Маатук Нуну на минуту прикрыл лицо шестипалой рукой, будто желая стереть следы усталости от бессонной ночи, проведенной им на страже. Он молча оглядел служителей погребального братства, вносящих гроб, и продолжил мерить шагами узкое пространство среди стен переулка, скрестив руки на спине, под горбом. Когда Виктория вышла из дома, взгляды их встретились. И в глазах его была не скорбь, а такая мутная страсть, что Виктории пришлось быстро отвернуть свое покрасневшее лицо. Отец только что умер, а он уже планирует месть и одновременно бросает на нее пламенные взгляды. Пройдя мимо, она вошла в дом его отца. Три сына Нуны были уже подростками и похожи друг на друга, как нераскрывшиеся ветви одной пальмы. У самой у нее ладони были, как всегда, выкрашены хной и брови выщипаны. Вчерашний макияж, который она позабыла смыть с глаз, особенно сильно подчеркивал нынешнюю скорбь. Она уже успела снять с себя бриллианты и золотые браслеты и стояла перед комнатой, где служители погребального братства производили ритуальное очищение ее отца, стояла и молча плакала. Такая была красивая, и ее боль тронула сердце Виктории. Обитатели переулка, все ей простив, сочувствовали ее горю. Когда служители погребального братства вынесли гроб, поставили его во дворе и встали, дожидаясь родных и соседей, чтобы выйти на похороны, Тойя всунула между зубами кулак. А Нуна заголосила в голос, когда ее брат впервые с тех пор, как был с матерью изгнан из дома, осмелился переступить его порог. Ссутулившись под грузом горбатой спины, он размеренным шагом приблизился к гробу и хриплым от бесконечного курения и усталости голосом объявил:

— Похорон не будет! — Потом, искривив шею, взглянул в пустое, чистое небо и добавил: — Будет стоять здесь, на солнце, пока не завоняет и его не сожрут черви.

Дрожь охватила всех, кто это слышал.

— Грязный пес! — набросилась на него тетя Хана, припадочный сын которой бился в судорогах поодаль во дворе. — Подлый горбун!

Три пальмовые ветки, взращенные в холе и неге, не знали, что и делать с этим своим дядей. Глаза их глядели на неподвижный гроб и, будто вопреки всякой логике, ждали, что вот сейчас Абдалла вырвется из этой деревянной клетки и покажет их дяде, почем фунт лиха.

Самый старый из служителей погребального братства, тот, что, если не было работы, всегда пребывал под мухой, укоризненно сказал Маатуку:

— Ты иудей, должен знать, что такое запрещено.

— Расходитесь по домам! — ответил хриплый голос, звучащий размеренно, без подъемов и спусков. — Эта падаль сгниет здесь. Похорон не будет.

Хана разбушевалась. Она кинулась к своему сыну Элиасу, стала трясти его за плечо, пока тот не перестал дрожать, и, подтащив его к гробу, плюнула на Маатука.

— Как же прав был мой брат! Ты чудовище!

— Папа сдох, — ответил ей монотонный голос. — И с этого дня я не желаю тебя видеть в этом доме. Кыш отсюда!

Она замолкла. Его руки все еще были скрещены на спине. Ее охватил страх: а что, если он прячет там острый нож и сейчас пустит его в ход? Дважды открывала она рот — уничтожить его окриком — и снова его закрывала. Под конец повернула голову к гробу:

— Ты видишь? Ты слышишь?

Почему-то возникло ощущение, что Абдалла лежит себе и улыбается в этом светлом деревянном ящике. Ну и дела! Ему конечно же смешно. Плакальщицы Джамилы засомневались — не поумерить ли почестей? В такой ситуации, даже если они и до крови измолотят себе груди и вырвут все волосы из головы, никто их искусства не оценит. И кто заплатит за труды, за их кровь и пот? Нуна, которая совсем потеряла голову? Сестра-убийца? Или этот Маатук, которому смерть принесла такую выгоду?

Какое-то время спустя из мастерской был вызван Азури.

— Сынок, — сказал Азури, кладя Маатуку руку на плечо, — существуют веления Божьи и есть предписания для живых и для мертвых, и ты преступаешь их все.

Маатук был потрясен. Ни один мужчина в мире еще не назвал его «сынком». Даже когда был ребенком, из-за этого горба в нем всегда видели старика. От почтения, которое он испытывал к сыну Михали, отцу Виктории, он отступил на шаг и заговорил, потупившись в землю:

— Он сейчас в руках Господа, отчитывается за ночи, которые мать провела в слезах и позоре. То, что стоит здесь, перед нами, отец Мурада, — всего лишь плоть, сгнившая из-за обжорства. Что же до предписаний по поводу жизни, дорогой сосед, так я уже обратился к адвокату, и он сейчас наверняка по дороге в полицию…

Его тетка Хана подпрыгнула в воздух и хлестнула себя по лицу. По толпе пронесся стон. Азури сдвинул брови:

— Чтобы иудей натравливал на иудеев гойских полицейских?

— Жалоба, отец Мурада, она против трупа, которого ни один судья не сможет посадить в тюрьму. Полицейские произведут обыск в доме и проверят его книги, в которых он вел двойную бухгалтерию. Я не знаю, сколько он после себя оставил. — И, уставясь обвиняющим взглядом на тетку, не сказал больше ни слова.

— Да будет проклято твое имя, ненавистник евреев! — крикнула с тяжким придыханием Хана. — Абдалла, ты его слышишь?