Сами Михаэль - Виктория

В ту ночь она уступила уговорам «посла примирения».

Когда умерла Азиза, горе была невелико, и, чтобы как-то возместить отсутствие печали, похороны организовали пышные и шиву — особо праздничную. Осень задержалась, в ней стояли ароматы фиников, как всегда в конце сезона. Циновки и матрацы были расстелены во дворе под хрустальным небом, и на них сидели сочувствующие и молящиеся. Дверь с утра до вечера была настежь открыта. В знак почтения к усопшей мужчины не пошли на работу, хотя большинство не обязано было это делать, и весь день провели дома. Единственным, кто перестал бриться [51] По иудейской традиции в период семидневного траура по усопшему его ближайшим родственникам запрещается бриться и стричься. , был Эзра, и его четырехдневной щетины хватило, чтобы окончательно излечить Тойю от остатков печали, еще живущей в ее сердце.

Среди посетителей были родственники, соседи, друзья и все те полчища людей, что ради тарелки риса и куска лепешки мотались от свадеб к поминкам. Эти по-быстрому поздравляли или выражали соболезнования и тут же, как саранча, налетали на пищу, набивая полные рты. Никто ничего им не говорил, да они и не засиживались — насытят брюхо и, что-то быстро пробормотав, идут прочь. Все были знакомы между собой, и на пороге дома сообщали друг другу, какую еще шиву стоит посетить, а от каких скупердяев нужно держаться подальше. Может, из-за этого бесконечного потока посетителей жители дома сперва и не увидели незнакомца, стоящего в дверях и требующего чего-то столь странного, что слышавшие его слова приняли его за психа и перестали замечать. Лишь примерно через полчаса Нисан встревоженно объявил:

— Тут стоит шиит и требует, чтобы со двора убрали женщин!

Наступило великое замешательство, и Нисана стали с пристрастием допрашивать, не дурацкий ли это розыгрыш, а потом перед тем, как кто-то пошел к двери, начались всякие домыслы. По неясной причине именно Наджия, всех опередив, к нему вышла. И, издав короткий вопль, вернулась и сообщила нечто еще более невероятное:

— Амалек, не про вас будь сказано, ждет снаружи, в чалме, как у Амана [52] Аман — см. примечание на с. 36 (примечание 7). , и в черном плаще, как у ангела смерти. А глаза такие…

— Рафаэль, — крикнул Азури, — ты где?

— Он занят, — сказала Виктория, потому что Рафаэль был в комнате и лицо — в креме для бритья.

Надравшийся под шумок Эзра с этой своей черной щетиной и красными выпученными глазами подошел заплетающимся шагом ко входу и вернулся с той же странной информацией:

— Все верно. Шиит принес важное известие, и он не привык входить в дом, где крутятся по двору женщины и девушки с открытыми лицами.

— Он что же, хочет, чтобы мы и в доме чадру носили? — возмутилась Мирьям.

— Кого он ищет? — спросил Азури.

Приставив руку рупором ко рту, Эзра крикнул:

— Рафаэль, к тебе кого-то послали из Аль-Казимии! [53] Аль-Казимия — вероятно, имеется в виду мечеть Муссы аль-Казима в Багдаде. Он приехал за тобой в специальной машине, но ей по переулкам не проехать, и она ждет тебя возле базара Аль-Шургия. Спускайся!

Рафаэль вышел к перилам второго этажа, одна щека побритая, другая — намыленная. Виктория испугалась. Ее мужчина окутан тайнами, кто знает, не обвинят ли его в каких-нибудь темных делах. Она впервые слышит, что за кем-то присылают специальную машину. Нисан с еще несколькими подростками помчались к базару Аль-Шургия, посмотреть на машину, которая там дожидается. И у Азури из-за всего происходящего стало муторно на душе. Как такое возможно, чтобы шиит пришел к еврею в дом, а не на службу! И сразу вспомнил, что мастерская-то закрыта.

— Рафаэль! — крикнул Азури. — Спустись к нему.

Рафаэль стер полотенцем пену с лица, спустился к загадочному гостю, вернулся и сказал:

— Хотя он всего лишь посланник, но человек важный, и неудобно, чтобы стоял в дверях, пока я бреюсь. Он не надругается над честью дома, где случилось несчастье, а если мы приглашаем его в дом, то нужно посчитаться с его верой и увести со двора женщин и девушек.

Азури охватило любопытство, и, хлопнув в ладоши, он поторопил всех женщин, от пяти лет и старше, зайти к себе в комнаты или подняться на второй этаж. Десятки женских и девичьих глаз стали тайком и с жадным любопытством подглядывать. А Азури гордо двинулся звать посланника в дом. Черный плащ и правда был гигантский, и рост этого высокого человека — вровень с ростом Азури. Он прошел, как проплыл, в своих красных туфлях с заостренными носками, ухоженная борода была выкрашена хной, а изящные белые руки свидетельствовали о его персидском происхождении. По законам скромности большие зеленые глаза были потуплены в землю, и чалма на голове придавала облику величавости. Азури провел его к почти новому стулу, и оба, соблюдая впечатляющий церемониал, приложили руки к сердцу и вновь поприветствовали друг друга. Чалма шиита описала круг и с безукоризненной, но несколько сдержанной вежливостью ответила на приветствия остальных мужчин. По нему было видно, что разговор этот в его глазах — грех, с которым приходится мириться. Он сжал колени и устремил глаза в одну точку на дальней стене. В памяти попрятавшихся женщин так и останется на десятки лет эта картина, как он сидит неподвижно, особенно из-за этого его тюрбана и плаща. Он не моргнул глазом, даже и когда Азури кашлянул. Глава семейства тут же сообразил, что не только он не может попросить одну из девушек с непокрытым лицом поднести гостю стакан воды и очищенные огурцы — как это принято, когда человек пришел с жары, но и шиит в силу религиозных убеждений не притронется к пище, которой коснулась рука еврея, ибо для него это скверна. Глаза Азури заметали искры, и в душе поднялась злоба. Он был евреем старой закалки и гордился своей религией. Душа его была готова встать перед угрозой меча, как была готова стоять перед бедствиями вроде наводнений и эпидемий. Не раз бывало, что, сломив собственную гордость, он продолжал свой путь после того, как какой-то чиновник останавливал его, влеплял пощечину и плевал ему в лицо. Он изначально принял цену, которую платил за то, что он еврей. И именно из-за осознания этого факта выработал в душе компенсирующее чувство собственного превосходства. Ведь человек не сосет кровь из комара, не жалит змею, не кусает собаку. Все как раз наоборот, наоборот. Тот, кто причиняет ему зло, разумеется, ниже его, потому и испытывает потребность кусать, и жалить, и сосать кровь. Он, еврей, — Божий избранник, и все другое создано лишь для того, чтобы искушать еврея и испытывать его избранность. Они могут носить тюрбаны, огромные, как точильные камни, и махать крестами, украшенными бриллиантами, — все равно в его глазах они не менее пакостны, чем свинина. Он выше любого короля необрезанного.