Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Все восторженно захлопали, а на лице «образцового хозяина» Генриха Граумана впервые в жизни расцвела счастливая улыбка от сознания, что его самоотверженный труд нужен родному народу.

Однако старик не ограничился достигнутым, иначе не был бы он Генрихом Грауманом. Некоторые крестьяне судачили, что не зря-де он так усердствует, ибо хочет, чтобы зятю его, Юргену Бинерту, не задаром досталась усадьба тестя. Проработав три года в звании образцового хозяина, Грауман выступил с предложением организовать в Клеббове сельскохозяйственный производственный кооператив.

Покуда такие предложения исходили извне, образцовый хозяин всегда указывал на свое хозяйство и спрашивал, в чем его можно упрекнуть. И с ухмылкой добавлял:

— Что тут ни говори, я — образцовый хозяин!

Но однажды его зять, учитель Кноп, нашел правильный ответ:

— Твое хозяйство, отец, упрекнуть не в чем! Но тебя самого, думается, есть в чем. — И, не дав старику времени вспыхнуть, заметил: — Какой же это мастер, если нет у него ни помощников, ни учеников?

Генрих сразу нашелся:

— Помощники нужны тем, у кого силенок не хватает. Вот здесь черным по белому написано, что у меня хозяйство образцовое. — И он ткнул пальцем в стену, где, вставленная в рамку, висела его грамота образцового хозяина.

Но и учителя Кнопа нелегко было смутить.

— И образцовое хозяйство можно кое в чем упрекнуть. Если оно, как у тебя, остается лишь маленьким образчиком, вместо того чтобы стать ядром большого общественного хозяйства.

— Ах, вот оно что! — ухмыльнулся Генрих Грауман. — Ты опять за свое!

Учитель Кноп понимал, что без околичностей ему еще не обойтись:

— Скажи, отец, строго между нами: разве тысячу моргенов земли не легче обработать, чем сто?

— Что за глупый вопрос!

— И разве они не рентабельней? Я хочу сказать — принесет ли эта тысяча только в десять раз больше дохода, нежели сто?

— Да уж, по крайней мере, раз в пятнадцать больше, а то и в двадцать. Смотря по тому, кто будет на них хозяйничать.

Увлекшись разговором, Генрих не сообразил, куда клонил учитель, сказавший с сожалением:

— В таком случае это очень досадно. Я хочу сказать, что не хватит у тебя силенок руководить таким большим хозяйством. Ты ведь уже не первой молодости.

Не хватит! Не первой молодости! У него сил не хватит?!!

Поначалу многие крестьяне возражали против кооператива. Было так приятно работать и хозяйничать, как тебе хочется. Особенно насчет «хозяйничать». Они-то знали своего Генриха Граумана.

— На пятьдесят процентов больше заработок — не так уж плохо, — говорил старик.

Но когда односельчане прослышали, какое название придумал Грауман для их кооператива, они стали сговорчивее; а когда еще покумекали, какие выгоды сулит им участие в нем изобретательного Генриха Граумана, все, кроме троих, постепенно перешли на его сторону. Они ведь знали Генриха Граумана.

А название вот какое придумал Генрих: «Сельскохозяйственный кооператив образцовых хозяев Клеббова». Прежнего ландрата, который так часто с ним воевал, уже не было в деревне, и вообще никакого ландрата больше не было, его заменил председатель районного совета; он напомнил Генриху, что, кроме него, в Клеббове есть еще только один образцовый хозяин и остальные члены кооператива почувствуют себя ущемленными, да и само соревнование могут счесть нечестным. Подумав немного, старик ответил:

— Коли так, я отказываюсь от «образцовых хозяев».

Председатель даже онемел от испуга. Он достаточно наслышался об этом Граумане, а потому предположил, что тот вовсе отказывается вступить в кооператив, да и второго образцового хозяина увлечет за собой. Однако, прежде чем он пришел к решению, уместна ли тут просьба, напоминание или предостережение, Генрих пояснил:

— Я думаю, мы назовем наш кооператив просто «Клеббовчане». — И добавил: — Так оно лучше будет. Тогда слава нашего хозяйства распространится на всю деревню. Даже на тех засонь, кто еще не пошел с нами. Да и на вас тоже, господин председатель совета.

И в самом деле, постепенно все в деревне стали почитать за честь называться «Клеббовчанами», ибо кооператив стал не только в своем районе, но и во всем округе примером успешного ведения социалистического хозяйства.

В день третьей годовщины клеббовского кооператива председатель совета высказал это в самых лестных выражениях, предрекая, что имя Генриха Граумана будет жить в народе вечно, но он счел весьма неуместными слова председателя кооператива, произнесенные в ответ, правда, с сияющей улыбкой на лице:

— Уж конечно, как «клеббовский бык».

Перевод Д. Каравкиной.

Двери вагона автоматически закрылись, и поезд отошел от станции. Д-р Геппнер вздохнул с облегчением — не слишком громко, чтобы не привлечь внимания дремавшего рядом господина. Фридрихштрассе — последняя станция Восточного сектора, за ней Западный Берлин — и свобода.

Его взгляд скользнул по Анжеле. Она нервно теребила пальто. Уж очень она бледная! Бедняжка! Годы дают себя знать. «У меня, по крайней мере, была работа, — подумал д-р Геппнер. — А что оставалось ей? Только дом и постоянные мелкие заботы: о еде, об одежде, о Хейнце — ведь мальчик рос в мире, который не был нашим миром». И все-таки он любил жену — любил спокойной любовью, не выражая своих чувств вслух.

— Теперь все в порядке, — сказал он. — Все в полном порядке.

Она взглянула на него красными от бессонных ночей глазами. Ей почти все пришлось делать самой: отобрать ценности, которые они взяли с собой, упаковать самое необходимое. «Мы не можем набирать много вещей», — вдалбливал Геппнер жене, — да и не к чему: нам дадут и дом, и мебель, и белье, и столовое серебро: мы будем жить лучше, чем жили до сих пор». Но женщинам трудно расстаться с милыми вещами: с картинами, с книгами, с какой-нибудь лампой или вышитой скатертью, словом, с воспоминаниями… вырвать прошлое с корнем.

Да он и не мог ей ничем помочь. До последнего вечера, вплоть до последней минуты, у него то совещания, то заседания, волнения, спешка… К тому же все время приходилось бороться с искушением оставить им краткие указания или хотя бы намекнуть, как поступить в том или ином случае, особенно как быть с его новым методом, позволяющим получать из бурого угля высокооктановый бензин. Но даже малейший намек мог бы вызвать у них подозрение, привлек бы к нему внимание, а ведь он знал, что бегство пройдет гладко только потому, что они слепо ему доверяют. Д-р Геппнер завоевывал это доверие годами, начиная с сорок пятого: он был одним из первых, кто вернулся на завод, одним из первых, кто на прямой вопрос русского полковника ответил: «Да, я буду работать… Разумеется, я буду работать».