Михаил Попов - На кресах всходних

Выдуманный, скорее всего, Хавроном, совершенно непредставимый для Янины в своей прямолинейной омерзительности, пан Бронислав не успокаивался. В наплетенных фантазией и развесистой речью возницы мирах этот персонаж продолжал упорно усугублять ситуацию в несчастном местечке. Главное открытие заключалось в том, что если постепенно, то можно добиться чего угодно. Пан Бронислав стал верховным и непререкаемым хозяином положения — жизни и смерти несчастных сорока с чем-то евреев упомянутого населенного пункта.

Во-первых, пан Бронислав стал искать оружие. Ничего огнестрельного он у жителей гетто не нашел, но это его ни в малейшей степени не смутило. Отобрал большие ножи и вилы: холод, в них заключенный, мог превратиться в оружейный при желании. Явные ценности — серебряные ложки и тому подобное — люди Шимона сдали сами. Каждый раз они надеялись, что гонение есть последнее гонение и беспрекословным выполнением требования, даже бессмысленного и чрезмерного, они закроют тему. И Раштикайтис обещал кузнецу: на этот раз пан Бронислав обещал, что дальше уже не двинется. Самое интересное, что громадный литовец и сам был бы этому рад, поскольку «уже хватит», и пытался разговаривать с самозваным гауляйтером на эту тему. Но джинн уже полностью вылез из бутылки.

Оказалось, что тайной страстью пана Бронислава были личные досмотры. Очевидно, хлебнул этой радости в своих прежних местах пребывания. Заставлял всех строиться на морозе и подолгу обыскивал совершенно пустые карманы, обстукивал бока и подмышки. Все должны были стоять не шевелясь и не разговаривая. Если кто-нибудь из молодых начинал плакать или кто-то из стариков ворчать, пан Бронислав возвращался к началу строя и затевал все по новой. Любил однообразные шутки. Каждый раз задерживался у стоявших всегда где-то посередине шеренги Иче и Раше Поляков и интересовался, настоящие ли они поляки. И те всякий раз отвечали, что не настоящие, только по фамилии. И он требовал, чтобы они сказали, как будет по-польски «красота», и они отвечали, что «урода», и тогда он заявлял, что сами они «уроды», под смех некоторых собравшихся. А надо сказать, что на эти представления иной раз собирались любители поскалить зубы. Большинство — Микуть, Пацикайлик и другие, и Раштикайтис тоже, держались подальше от этих забав, но любители были. В жизни мало радостей, одна из них — увидеть человека, тебе не сильно приятного, в глупом положении.

Янина опять уснула, но в этот раз очень ненадолго, потому что услышала имя своего брата.

Проснулась Янина оттого, что ее толкнули в плечо, причем довольно сильно, она даже ударилась правым виском о край телеги.

— Зимно?!

Голос Хаврона добирался каким-то непрямым путем, словно огибая некое препятствие. Замедленно хлопая глазами, Янина каждый раз убеждалась, что вокруг абсолютно темно, и только обоняние жило по прежним правилам: как пахло при выезде из Гродно в телеге мерзлым сеном и псиной, так и продолжало пахнуть. Выезжали в темноте, и опять темень.

Разговорчивый кучер помог девушке выбраться из телеги, она двигалась с трудом и очень замедленно. Перед внутренним зрением ее еще стояли бессильно розовые цвета заката. Тело тихо и сладко затекло, но с каждым движением слушалось все легче. Молодость перебарывала сонливость и обомление.

— Где мы?

Хаврон охотно объяснил, что приехали вот, как было велено паном Чечковским, в самое местечко Сопоцкино, к дому пана ксендза Волотовского, что при костеле Святого Духа, что на окраине местечка. И только тут она увидела бледный, заостренный кверху гигант, молчаливо высившийся шагах в сорока слева. То был костел — тихий смысл здешних мест.

Умнее всего было довериться мнению гродненского пивовара: раз сюда отправил — значит, так оно и правильно.

Озаботилась только одним — а ждут ли ее здесь? Ведь не было никакого способа известить здешних жителей. Дед Хаврон в ответ на эти страхи привычно похохатывал да резонерил и предлагал не кручиниться, не забивать голову ненужными вопросами. Но ситуация не располагала к особой беззаботности, и девушка напряглась и собралась, готовая ко всякому продолжению. Загорелось волнение. Во время поездки она умудрялась как-то не концентрироваться на мысли о том, что увидит, может быть, Веника, братика, обнимет и можно будет полностью расплакаться, чего она себе не позволяла все предыдущие недели.

Хаврон категорически отказался рассказать все, что он знает о Венике, дошел до его имени, как до охраняемой границы в рассказе о Голынке, и остановился. Янина пробовала уговорить, упрашивала, старый болтун вдруг стал старым молчуном, он всячески показывал — жалеет, что проговорился, взял на себя больше, чем полагалось.

Ну хоть жив братец Венечка? И даже этого не сказал Хаврон, но, скорее всего жив, иначе все поведение рассказчика было бы бессмысленно.

Янина понимала, что сейчас, в этом доме, ей все и откроют.

Для этого, собственно, сюда и доставили с такими удобствами.

Глаза привыкли, и обнаружился перед ними беленый дом в заснеженном дворе, невысокий штакетник, калитка. Там дальше собака, неохотно ожившая для своей шумной службы.

Дед постучал тыльным концом кнута в мерзлые доски; звук вышел не очень громкий, но почти сразу в боковой стене дома отворилась дверь, и на крыльцо хлынул поток желтоватого керосинового света.

Уже скоро Янина в расстегнутом пальто и сброшенном на плечи платке сидела в теплой комнате с чистым полом, на стуле с гнутой спинкой у голого стола, над которым тихо властвовала большая лампа с красным матерчатым абажуром.

Напротив стоял абсолютно лысый, очень старый, удивительно лопоухий человек в длинном сером одеянии, которое почти сливалось с полумраком в комнате. Это и был ксендз Волотовский. Он молча смотрел на девушку, имя которой ему было только что сообщено, и перебирал черные четки.

Чувствовалось, что перед ним встала проблема и он пока не знает, как ее решать.

— Ты голодная? Впрочем, что я спрашиваю. — Он говорил по-русски свободно, но с приятно смягчающим речь акцентом. Акцент был не просто польский, а какой-то его личный, пана Волотовского акцент. — Сейчас будем ужинать. Ты тоже.

Последнее было сказано Хаврону, он стал с удовольствием и с шумом разоблачаться, очень польщенный тем, что его не отправляют насыщаться на кухню. Но это не удивляло его, про здешнего ксендза ходили удивительные слухи.

Янина тоже разделась, настороженно села. Она, естественно, ждала, что сейчас заговорят о брате, и неотрывно смотрела на хозяина.

Он обошел вокруг стола, продолжая возиться с четками, решение о дальнейшем поведении все еще не было принято.