Михаил Попов - На кресах всходних

— Да кое-как справляемся.

— Плохо. Долго. Со скандалами. Воины твои ходят как лишенцы, крепкая баба так и со двора выгонит.

— Ну уж!

— Зачем ты таких взял — твое дело.

— Мое, мое.

— Избавлю тебя от хлопот. Будешь отдавать список мне, а я уж все сразу и вовремя. Я ведь знаю, где у кого что припрятано.

Гапан заулыбался:

— Так ты что, в старосты решил?

— Не знаю, как это у вас называется.

— Так и называется — староста. Будешь служить великой Германии.

Видя, что гость поморщился в ответ на формальные слова, Иван Иванович крякнул тихонько — вот, мол, ты каков!

— Я тебе скажу: конечно, да, Ромуальдыч. Таким манером у меня закрывается весь ваш конец — Порхневичи. Строд в Новосадах, а ты… Только мое слово не последнее. Начальнику жандармерии в Кореличи напишу.

— Напиши.

— А Михася давай к нам до кучи, у меня места еще есть. По порядку, я на сто поселян могу одного хлопца взять на службу порядка.

Витольд Ромуальдович отрицательно покачал головой:

— Он мне и так будет пособлять.

Ага, ага, про себя просчитывал Иван Иванович. Зачем-то такая хитрая расстановка нужна этому волку. Пускай. Потом рассмотрим, что за мысль.

— Все, выпьем на закрепление, и я беру бумагу.

— Ты сразу бери бумагу. Выпьем еще как-нибудь.

Иван Иванович одобрительно хмыкнул:

— Трезвая голова — умная голова.

— Ну, я пойду. договорились?

Гапан покряхтел: как то есть «пойду»? Имеются вопросы.

— А вот Кивляк, он же жучара, он же схоронил все в лесу, и нет у него, говорит, ничего. Ведь врет.

— Мне не соврет. — Витольд твердо и спокойно смотрел в опухшее лицо Гапана, и тот чувствовал себя не совсем на высоте.

— Это да, это я понимаю, это хорошо.

— Теперь все?

Начальник полиции задумчиво воткнул нож в моченое яблоко:

— Там еще это, Лелевич, он как — сам по себе или что?

Витольд ответил все тем же ровным, уверенным тоном:

— Лелевич и семейство все его от меня. Пусть осваивается. За него с Кивляка пока получим. Или еще подумаем откуда. К Лелевичу на дальний его млын почти и не возят ничего. Особенно сейчас.

— А он не запартизанит? Я слыхал, где-то под Ошмянами, что ли, поляки засели, отряды в лесу.

— Лелевичи партизаны? — Витольд Ромуальдович улыбнулся. — Про польских партизан я только сейчас от тебя услыхал. Красные партизаны — это да, стали заводиться то там, то там.

Иван Иванович тоже улыбнулся, но с неожиданной жесткостью:

— Не все ты слыхал, бывают и еврейские партизаны. Про Лелевичей тебе поверю. Только поляки — они ведь… поляки.

— Ты намекаешь, что я в костел похаживал?

Гапан вертикально поставил ладони: ни Боже мой, уважаемый!

Витольд Ромуальдович, не говоря более ни слова, встал, надел шапку и вышел в бесшумный, абсолютно вертикальный снегопад.

Иван Иванович довольно долго матерился себе под нос. Потом налил чарку, закинул в рот. Покрутил у рта яблоко, закусывать не стал. Никак не мог решить — удачно он поговорил или все же в ущерб себе.

Посмотрим.

В Пуще было замечено какое-то шевеление, люди смутные мелькнули, постреляли, но далеко, у Сынковичей. Кто — неизвестно, и всего один раз, только обер-лейтенант вдруг занервничал и велел переселить поближе во Дворец и обоих своих охранников, и всю полицайскую силу. Пока Сивенков открыл им комнатенку в дальнем флигеле, где раньше фельдшер жил. Мигом Григорий с Сенькой сколотили три топчана, притащили затхлые одеяла, железную печку поставили в угол, трубу вывели в окно.

Дверь в дверь с новой «казармой» была каморка полненькой тихой старушки. По тому, как обращался с ней Григорий, немцы сделали вывод, что бабка не совсем в себе. Главное — не мешает, молча встанет утром — и в прачечную, что устроили в тылу конюшни. А когда нет работы, сидит у темного окошка и пялится на снег. «Гэта яна?» — поинтересовался Касперович у Григория, тот нехорошо ухмыльнулся, показывая острые, как бы заточенные зубы. «Яна, яна», — и сообщил, между прочим, что баба безотказная. «Стара ж», — резонно заметил Гунькевич. Григорий сказал, что чепуха, отвернешь, мол, головой в угол, и не видать, что бабка, а «мясо крепкое». Присутствовавший при разговоре Мирон вышел — противно было слушать поганые сивенковские воспоминания, как, будучи еще совсем хлопчуками, Григорий с братом прибегали сюда к молчаливой прачке.

— Привет, — сказал Скиндер, он стоял у входа, как будто ждал появления Мирона.

Мирон кивнул ему официально, как рядовой полицай немецкому ефрейтору. Разница меж ними большая. Но Скиндеру явно нужны были другие отношения. Он достал из кармана портсигар и предложил жестом — закуривай. Полицай не курил. Ефрейтор закрыл и спрятал портсигар. Переводчик тоже не курил, держал для обер-лейтенанта, курить тот бросил, но в особые минуты иногда требовал немедленной сигареты.

Из-за дверей микроказармы донесся взрыв гогота. Лидировал мощный и самодовольный голос Григория, Касперович с Гунькевичем просто пристегивались к нему.

Мирон коротко покосился в направлении смеха и отошел от дверей подальше. Скиндер сказал ему вслед:

— Хочу тебе помочь.

— С чего это?

— А в каком деле, тебе не интересно?

— В каком деле?

Скиндер, поскольку Мирон к нему не оборачивался, сам зашел с фронта:

— Сегодня обер-лейтенант вызовет к себе старосту Порхневичей.

Для Мирона то, что Витольд стал старостой, было известием неожиданным и неприятным.

— Он староста?

— Почти. Бумагу на него в жандармерию уже написали.

Определенно стена между Мироном и Яниной стала выше. Витольд теперь с Гапаном заодно, не станет начальник порядка против воли свежего старосты распинаться на своего рядового полицая.

— Думаю, Порхневич приедет к обер-лейтенанту ближе к вечеру. Часов в восемь.

Мирон внимательнее поглядел на переводчика — тот явно хочет ему втолковать что-то важное для него, только пока не ясно, что именно.

— Говори.

— Ты любишь Янину.

Было неприятно, что язык этого бледнокожего в пилотке с опущенными ушами касается любимого имени.

— Напиши ей.

— ?

— На бумаге напиши письмо, чтобы она точно поняла, что письмо от тебя.

— И что будет?

— А сам пойдешь в церковь.

— Уже ходил.

— Теперь осечки не будет.

— Отец Иона забоится старосты.

— Обер-лейтенант не даст его трогать. Германская политика здесь на землях — присягнувшим попам почет и защита.

— Когда это Иона присягал?

— Твое какое дело! Присягнет, главный их поп подписал договор с командованием. А как дед Иона любит Витольда, ты знаешь.

— Знаю.

— Вот. Я отвезу письмо Янине и потом ее на мотоцикле доставлю в церковь. Витольд сидит у обер-лейтенанта, совещается. Запретить Янине ехать — некому. Она никого, кроме отца, не слушается. Она-то согласится?