Илья Казаков - Девушка за спиной [сборник]

– Раз, два, три! – выкрикнул я сквозь музыку. – Ёлочка гори!

– Медведева! – хохотала она, и я засмеялся в ответ.

И друг засмеялся вместе с нами.

– Ты – это не ты! – хохотал он. – Не ты!

Коньяк на него действовал успокоительно. А вот виски нет.

– На дальний берег моря белого… – Это снова был Лепс.

Я встал, взял её за руку. Даже не сказал «Пошли», а просто повел.

– Эй, – сказал Андрей. – А я?

– Звони, – сказал я. – Вот теперь звони.

– Кому? – не понимал он.

– Бывшей, – бросил я ему, отдаляясь от столика и беря ее за талию. Потом – ниже талии.

– Как тебя зовут?! – крикнула она, прижимаясь.

– Да какая разница, – сказал я в ее горячее ухо. – Это просто танец.

Под Лепса было танцевать замечательно. Больше мне нравилось танцевать только под «Scorpions» или Иглесиаса.

– Я вернулся из Питера, – сказал Семен и важно посмотрел на меня.

– Ну да? – вяло отреагировал я.

Питером меня было не удивить. Вернее, поездкой в Питер. Я, конечно, позавидовал ему, как каждый нормальный москвич. Память сразу полоснула картинками Невского, Дворцовой площади.

Он достал из сумки фотоаппарат. Сумка была холщовой, и на ней трафаретные буквы спускались от ручек ко дну разноцветными словами – Nice, Nizza, Nicaea. Я увидел, как он идет с этим же самым фотоаппаратом по Promenade des Anglais, пытаясь понять, в каком именно месте шарф задушил бедную Айседору, и глазея на «Negresco», – и потряс головой, отгоняя это видение.

Семен нажал на кнопку, объектив испытал эрекцию, зажегся экран. Он потыкал в какие-то кнопки, протянул аппарат мне.

– Вот, – сказал он.

На фото был он и квартира Пушкина. Я вспомнил, как несколько раз пытался туда попасть и все время приходил то в обеденный перерыв, то в санитарный день, то под закрытие. Так и не увидев ни диван, ни вольтеровское кресло, ни чернильницу с арапчонком.

– Замечательно, – похвалил я. Потом подумал и добавил: – А я бы в музее Дантеса побывал.

Семен вытаращил на меня глаза:

– Хе, ну ты даешь.

Я представил себе Эльзас, где я никогда не был. Крошечный городок, могилы Гончаровой и Дантеса. Виноградники. Гевюрцтраминер. И вздохнул.

– Ты бы не поехал? – спросил я.

– Он же Пушкина убил, – сказал он.

– Понимаю, – кивнул я.

Я вспомнил, как сборная выиграла на Сен-Дени у французов, когда Панов забил два мяча Бартезу. На следующий год после победы Франции на чемпионате мира. И заголовок в газете: «Привет потомкам Дантеса от потомков Пушкина».

– Слушай, – я не мог остановиться. – Но в Париже ведь Наполеон похоронен. Урна в Доме Инвалидов.

Он там был. И видел собственными глазами стоящий на тяжелом постаменте гранитный саркофаг.

– Он же на Россию напал. Столько бед было. Антихристом даже называли.

Я шутил, а Семен воспринял всё серьезно.

– Так это когда было? – отмахнулся он.

– Как когда? – переспросил я. – А Дантес когда?

– Дантес позже, – сказал Семен неуверенно.

– Позже. На четверть века.

Я совсем его запутал. И сам запутался.

– Неужели надо было не ездить? – разволновался Семен.

– Всё нормально, – успокоил я. – Мы же отомстили.

– Когда? – Он все еще не понимал.

– Когда в футбол выиграли.

Он просиял. Я тоже.

– Там флакончик от духов Натальи Николаевны стоит, – сказал он мечтательно. – Я ходил и думал: вот бы понюхать. Понять, чем она душилась.

– Мускус с ванилью, – бросил я наобум.

Семен так мне верил, что было даже стыдно.

– Ну и ну, – сказал он, качая головой. – Это ты где вычитал?

– У Вересаева, – ответил я. – Трехсотая страница примерно.

– А Пушкин? – спросил он. – Он чем?

Я попал в собственную ловушку. Вообще не знал, что ответить.

– А в квартире флакончики от его духов стояли? – спросил я.

Семен морщился, силясь вспомнить.

– Вроде нет.

– Вот видишь, – торжествовал я и вдруг брякнул: – Лавандовая вода.

Меня несло. Он окончательно остолбенел.

– Но у Дантеса духи были лучше. Он их из Парижа с собой привез.

Мы замолчали. Надолго.

– Футболисты чем душатся? – спросил он наконец.

– Да по-разному, – сказал я.

Официант принес счет. Мы расплатились, встали.

– Знаешь, – сказал Семен. – Я бы съездил.

– Куда? – не понял я.

– В Эльзас. Если наши уже отомстили, то можно.

– Я бы тоже съездил, – согласился я. – Жена была и всё хвастается.

– На могиле Дантеса? – не поверил он.

– Если бы, – сказал я. – Так, по винной дороге каталась.

– По винной? – спросил он, снова удивляясь.

– По винной, – подтвердил я.

Представил слепящее солнце, виноградники до горизонта. И снова захотел посмотреть на Эльзас.

«Черт с ней, с могилой Дантеса, – думал я. – Сесть бы где-нибудь в поле с бутылкой гевюрцтраминера, сыром, колбасой и хлебом – и смотреть бы до ночи сам не знаю на что».

Семен тронул меня за плечо.

– А на футбол когда мы поедем?

– Скоро, – сказал я. – Точно раньше, чем в Эльзас.

Я вышел из темного магазина на слепящее солнце и сразу же ослеп.

Свет ударил по глазам тысячей бритв, я зажмурился, заерзал. Потекли слезы, и чтобы утереть их, пришлось поставить сумки на плитку.

Под мышкой у меня были книги. Я прижимал их к себе, как градусник, а они выскальзывали. Я хотел перехватить, но их у меня вытащил кто-то другой.

Я открыл глаза, мир медленно, но верно обретал знакомые черты. Передо мной стоял мой дорогой друг Андрей и участливо спрашивал:

– Братик, что с тобой?

– Солнце, – сказал я. – Зайчика поймал. Ничего не вижу. Сейчас отойду.

– Да, – сказал он. – Бывает. Я однажды путешествовал на велосипеде. Доехал до Плещеева озера…

– На велосипеде? – удивился я.

Он мог, но это было как-то уж слишком далеко. Но он мог.

– Зачем на велосипеде, – ответил он. – На машине. Велосипед ехал на багажнике. А уже там я прыгнул в седло своего прекрасного скакуна и отправился в путь. Лето, птички-цветочки. Жена звонит на мобильный, но я не отвечаю. Работаю с полной нагрузкой, словно готовлюсь к Олимпиаде. Но крутой поворот и солнце. Прямо в глаза. Я ослеп, я упал и каким-то чудом остался жив. Колесо встречной машины прошло в сантиметрах от головы.

– Ого, – сказал я.

И вспомнил, как в его офисе в подвесном потолке перегорела встроенная лампочка. Он пододвинул стол, поставил на него стул и полез менять. Когда каждый в комнате сказал ему: смотри, не упади – у стула сломалась ножка. Он сделал оборот в воздухе не хуже Плющенко и рухнул на край стола. В больницу посетителей пускали только в урочные часы, но его знал весь город, поэтому мы ходили к нему в одиночную палату в любое время.

– На чай? – спросил я.

В одном пакете были фрукты. В другом чай и зефир. В третьем рыба. В четвертом кефир и творог. Я всегда затариваюсь по полной.