Дерек Миллер - Уроки норвежского

— Ну хорошо. Теперь давай переоденем тебя и уложим спать.

Наконец Пол умылся, почистил зубы — в ванной нашлась какая-то щетка, — и они идут в детскую поискать, во что бы переодеться. Длинная белая майка вполне сгодится Полу в качестве ночной рубашки. Кровать заправлена и накрыта толстым шерстяным одеялом, которое напоминает Шелдону одеяла из его детства, прошедшего в западном Массачусетсе. На них были метки, и мама говорила, что там написано количество бобровых шкур, на которые можно обменять это одеяло. Но у него были сомнения на этот счет. Казалось, метки никак не соотносились с толщиной одеяла.

Ему приходит на ум, что он так часто вспоминал детство своего сына, что почти совсем забыл о собственном. Лелеять ностальгические воспоминания в его возрасте опасно. А это сейчас ни к чему. В последние годы своей жизни Мейбл перестала слушать музыку. Песни времен ее юности вызывали образы давно ушедших людей и будили давно утраченные чувства. Это было выше ее сил. Есть люди, которые к подобным вещам относятся спокойно. Некоторые уже и встать не могут, но стоит им закрыть глаза, как они тут же вспоминают летнюю прогулку по полям, чувствуют прохладную траву под ногами и улыбаются. У них еще есть смелость возвращаться в прошлое и, оживляя его, слышать в настоящем. Но Мейбл была не такой. Может быть, ей не хватало на это смелости. А может, она была настолько цельным человеком, что попытка вообразить давно ушедшую любовь ее бы попросту раздавила. Те из нас, кто имеет мужество открыться утраченным чувствам и не испугаться этого, кто готов отдаться умирающему ребенку до его последнего вздоха, не пытаясь спасти себя, — святые. Они не жертвы. Жертвы так себя не ведут.

Уложив мальчика, Шелдон прижимается носом к шерстяному одеялу и вдыхает запах своего прошлого. Потом глаза начинают щипать слезы, и он прекращает ностальгировать. Он берет себя в руки и направляется в ванную — умыться. В зеркале отражается совершенно незнакомый человек. И Шелдон рад этому.

В полицейском участке в Осло Сигрид ослабляет узел галстука ровно настолько, чтобы стало легче дышать, но не показать, как он ей надоел. Уже поздно, вся ее команда трудится не покладая рук, и все очень устали. За последние двенадцать часов она отдала столько приказов, сколько не отдавала за последние двенадцать недель. Сигрид еще держалась, но ей очень хотелось сделать перерыв.

Решив проявить солидарность с подчиненными, она вышла из собственного кабинета и устроилась в общем офисе, где работала основная масса ее коллег. В ее кабинете не было ничего особенного, а получить доступ к серверам она могла с компьютера Лены, которая отправилась в центр по работе с беженцами, чтобы побеседовать с известными подельниками этого бывшего бойца Армии освобождения Косова, которым наивная Миграционная служба разрешила въехать в страну и платила пособие из бюджетных денег, чтобы «помочь встать на ноги».

Она позвонила в Миграционную службу, чтобы узнать имя директора центра по приему беженцев. Разговор получился резким и завершился на неприязненной ноте и на теме, не имевшей ничего общего с запланированной.

— Они попадают сюда, не имея ничего, — с неизбывным энтузиазмом говорил мужчина на другом конце провода. — Как они смогут интегрироваться в нашу жизнь, если не будут получать никакой поддержки?

— Мы собрали их в центрах для беженцев за пределами города, а они там формируют банды, — заметила Сигрид. — Как это помогает им вписаться в нашу жизнь?

— Это временная мера, — оправдывался мужчина. — Косовары пережили ужасную войну, сербы делали с ними страшные вещи. Наилучший способ обеспечить их необходимой психолого-социальной помощью — это работать одновременно со всеми. Вы же видели по газетным публикациям, что там было. Они прошли через концлагеря.

Сигрид вздохнула. Все, чего эти идеалисты упорно не замечали, рано или поздно попадало к ней. У нее была теория, что многие ее соотечественники предпочитают подходить к любой проблеме с доброжелательным оптимизмом, хоть к внутренней, хоть к международной, потому что это помогало им чувствовать себя норвежцами. Может быть, только так им это и удавалось.

Ее раздражало не их желание быть хорошими. Этим она, наоборот, восхищалась. Раздражало то, что они пытались решить абсолютно все проблемы одним и тем же способом. Это невозможно. Анализ проблемы и ее решение должны соответствовать друг другу, а все остальное — идеализм и фантазии. Во всяком случае, этот путь не для копов.

Ее отец и, насколько она могла судить, все его поколение не демонстрировали подобную уверенность в собственной непогрешимости. Это было что-то новое, и ей это не нравилось.

Ей также чуждо искусство держать свои мысли при себе.

— А вам известно, что большая часть героина попадает в Европу через Балканы? — спросила она своего собеседника. — И больше всего через Косово? Вы не помогли им интегрироваться в наше общество, а создали новый перевалочный пункт в преступной сети.

— Это предвзятое мнение.

— Это — факт, — отрезала Сигрид. И, понимая, что подобный разговор ни к чему не приведет, извинилась за беспокойство и повесила трубку.

Солнце, наконец, опускается за горизонт, и Сигрид решает включить настольную лампу. Когда она нажимает выключатель, лампа с хлопком взрывается.

Энвер Бардош Бериша, он же Мифтар Вишай. При меркнущем свете дня Сигрид берет папку и откидывается на спинку стула. Этот человек, этот убийца, здесь. В Осло. На него заведено дело, но обвинений не предъявляли. Не было и ордера на арест. Сербы не обращались с просьбой о его выдаче. Он живет здесь с разрешения норвежского правительства, используя деньги налогоплательщиков для проезда на трамвае и покупки сигарет. Она бы так не завелась, но факты — вещь упрямая. Миграционная служба знала, что он из Армии освобождения Косова, знала, что он служил в «батальонах смерти», что он бежал от сербского правительства. Каким-то образом именно эта информация была использована для предоставления ему убежища. В конце концов, разве у него не было причины опасаться за свою жизнь? Разве он не доказал при помощи нового ДНК-тестирования, что его сын живет в Норвегии и, следовательно, он может воспользоваться программой по воссоединению семьи?

Почему сербы не пытались его заполучить? Можно лишь догадываться. Может, они и пытались, но Сигрид об этом ничего не известно. Возможно, они планируют ликвидировать его без формальностей, если учесть, что в 2002 году Сербия отменила смертную казнь. Может, они были счастливы отделаться от него и с радостью поставили на этой теме крест. Или знают про его судьбу и боятся, что международное расследование может пролить свет на их собственные преступления.