Макото Синкай - Пять сантиметров в секунду

Добираясь до Оямы следующей пересадочной станции, поезд тащился всё медленнее; он не уложился в час, и с каждой минутой время опоздания увеличивалось. Чем дальше от столицы, тем больше были расстояния между станциями, населённые пункты располагались неимоверно далеко друг от друга, и на каждой станции поезд стоял неимоверно долго. Машинист всё время делал одно и то же объявление:

— Господа пассажиры, приносим глубокие извинения за нарушение графика движения поезда. Поскольку следующий состав задерживается, наш поезд сделает на этой станции временную остановку. Просим прощения у пассажиров, которые спешат. Пожалуйста, подождите ещё немного…

Я то и дело смотрел на часы, усердно моля о том, чтобы назначенный срок, семь часов вечера, не наступил, но расстояние не сокращалось, только время всё бежало и бежало вперёд, и всякий раз, когда я глядел на циферблат, моё тело словно сдавливала незримая сила — до боли, до отупения. Ощущение было, будто я заточен в невидимой клетке из воздуха и её прутья сжимаются всё плотней.

Было ясно, что на встречу с Акари мне не успеть.

На часах 19:00, а электричка не смогла добраться даже до Оямы — мы стояли на станции Ноги, от Оямы нас отделяла одна остановка. До Ивафунэ, где меня ждала Акари, поезд, в который я должен был пересесть на Ояме, идёт ещё двадцать минут. С момента, когда я сел в электричку на станции Оомия, прошло два часа; нетерпение и отчаяние разрывали меня изнутри, я превращался в комок нервов. Никогда в жизни время не тянулось для меня столь мучительно. Я уже не понимал, холодно в вагоне или тепло. Салон наполнился тяжёлым запахом ночи; в желудке было пусто — я ничего не ел с обеда. Я и не заметил, что вагон почти опустел: стоять остался я один. Четвёрка сидений рядом была свободна, и я плюхнулся на одно из них. В ту же секунду ноги одеревенели, а кожу сковала вырвавшаяся из глубин усталость. Одолеть это неестественное оцепенение мне было не под силу. Я достал из кармана пальто письмо для Акари и стал на него смотреть. В назначенное время я не приехал, и Акари, конечно же, начала волноваться. Я вспомнил наш последний телефонный разговор. Почему Всё Всегда заканчивается именно так?

Наш поезд долгих пятнадцать минут стоял на станции Ноги, а потом вновь тронулся в путь.

Когда электричка наконец подъехала к Ояме, было без двадцати восемь. Выскочив из вагона, я побежал на платформу линии Рёмо. Бесполезную теперь шпаргалку я скомкал и выбросил в мусорку.

Станция Ояма располагалась в большом здании, но людей тут было раз-два и обчёлся. Я прибежал на площадку, служившую залом ожидания, — здесь несколько человек сидели на стульях вокруг печки. Может, ждали, когда за ними приедут на машинах родные? Эти люди явно чувствовали себя как дома. И только меня не оставляло беспокойство.

Я спустился по лестнице, прошёл сквозь подземный переход и оказался перед платформой Рёмо. На абсолютно голом бетонном покрытии стояли на одинаковом расстоянии одна от другой толстые квадратные колонны, по потолку змеились трубы. С двух сторон платформа была открыта ветрам и продувалась насквозь, глухо завывала вьюга. Похожее на туннель пустое пространство тускло освещали мертвенно-бледные лампы. Киоск был наглухо закрыт рольставнями. Я решил бы, что заблудился и попал куда-то не туда, если бы не пассажиры, ожидавшие поезда. Холодрыга была такая, что тёплыми казались даже жёлтые огни пары торговых автоматов и лапшичной-стоячки.

— Из-за снегопада поезд линии Рёмо задерживается на неопределённый срок. Приносим господам пассажирам глубокие извинения. Пожалуйста, подождите ещё немного, — эхом разнёсся по платформе механический голос диспетчера.

Накинув на голову капюшон, чтобы хоть как-то согреться, и прислонившись к бетонной колонне с той стороны, где не дуло, я стал ждать прибытия поезда. Пронизывающий холод поднимался от бетонного пола и обвивал меня с ног до головы. Моя душа рвалась к Акари, которую я заставлял ждать, холод крал тепло моего тела, голод пронзал меня насквозь, мышцы словно парализовало. Я поднял глаза и увидел у лавки двух офисных работников, стоя поедавших лапшу. Подумал, что надо бы перекусить, но при мысли о том, что голод наверняка мучает и ждущую меня Акари, понял, что есть ничего не буду. Решив в конце концов хотя бы выпить горячего кофе, я подошёл к торговому автомату. Стал вытаскивать из кармана пальто кошелёк — и выронил предназначенное Акари письмо.

Если бы всё пошло по-другому, решился бы я передать письмо Акари? И сегодня, когда я вспоминаю прошлое, у меня нет ответа на этот вопрос. Что если (думаю я) последствия вообще не зависели от моего выбора? Наши жизни перевернула вверх дном лавина неприятностей, и упавшее письмо было всего-навсего одной из них. В конечном счёте, как бы сильны ни были чувства, в путешествии по длинной оси времени они постепенно ослабевают. И неважно, мог я передать то письмо или не мог.

Не успел я достать кошелёк, как сильный порыв ветра подхватил выпавшее из кармана письмо и сдул с платформы; в мгновение ока письмо исчезло в темноте. В тот момент я чуть не разревелся. Рефлекторно опустил голову от стыда, стиснул зубы — и как-то сумел сдержать слезы. Кофе я так и не купил.

Вдобавок ко всему электричка линии Рёмо встала на полпути к моей станции назначения.

— Из-за снегопада расписание нарушилось, и наш поезд делает остановку, — сообщил пассажирам машинист. — Приносим глубокие извинения пассажирам, которые спешат, однако сейчас мы не можем сказать, когда движение будет восстановлено…

За окном бесконечно тянулась унылая снежная равнина. Разбушевавшаяся метель билась в оконную раму, заставляя ту дребезжать. Почему нужно было останавливаться в таком пустынном месте — я не понимал. Бросил взгляд на часы мы с Акари должны были встретиться целых два часа назад. В тот день я смотрел на циферблат, наверное, двести или триста раз. Продолжавшее свой бег время до того мне опротивело, что я отстегнул часы и положил их на крошечный столик под окном. Всё равно никакого выбора у меня не было. Разве что молить, чтобы поезд поскорее сдвинулся с места.

«Такаки-кун, как твои дела? — спрашивала Акари в письме. — Школьный кружок собирается рано утром, поэтому я пишу письмо в поезде…»

Не знаю, отчего, но по этим письмам мне казалось, что Акари всегда была одна. Если честно, я ведь тоже одинок, думал я. Хотя в школе у меня и были приятели, на самом деле я оставался один — как сейчас один сидел в пустом вагоне, спрятав лицо под капюшоном. Хотя электричка отапливалась, атмосфера в безлюдном составе из четырёх вагонов была невероятно зимней. Такое и словами не выразишь… Настолько плохо мне не было ещё никогда. Я весь скрючился на широком сиденье, стиснул зубы, лишь бы не заплакать; мне оставалось только держаться из последних сил, чтобы время, это злобное чудовище, меня не сломило. Я думал о том, что Акари всё ещё ждёт меня — одна, на холодной станции, — и чуть с ума не сошёл, представляя, как ужасно она страдает. Лучше бы ей надоело меня ждать, лучше бы она вернулась домой, пожалуйста, пожалуйста, просил я…