Ольга Февралёва - Происхождение боли

— Представляю этот кортеж!

— Да ничего особенного, череда обычных уличных экипажей! Едва я почил от хлопот по пристройке беспризорниц: кого в монастырь, кого к швее, кого в горничные, кого в театр… — как обнаружил в доме моего друга ещё с дюжину нимфочек, и всё закрутилось по новой. После третьего круга я решился на крайнюю меру — отправился с жалобой к лорду Дедли, которого Анри считает своим настоящим отцом. «Что вы предлагаете мне с ним сделать? — весело спросил тот, — Мы за всю жизнь с ним не перекинулись десятком слов… Но не вешайте нос, я что-нибудь придумаю». (- подали жаркое, которое сотрапезники не удостоили и взглядом — ) Когда я, как он и просил, пришёл к нему на следующий день, он дал мне документ, составленный по образцу купчих, какие оформляют плантаторы в Америке — якобы он продаёт мне в рабство своего сына, графа Анри де Марсе. Вот, пожалуйста, — Феликс выложил из папки вышеназванную бумагу.

— Пххх!..

— Мне ничего не оставалось, как предъявить её моему несчастному другу…

— Ко мне бы кто с такой сунулся — эх я его бы и послал!

— Я именно такой реакции и ждал, ну, в лучшем случае, осмеяния, но Анри вдруг так серьёзно ко всему отнёсся, так охотно принял свою роль… Я раскаялся, сказал забудь! , но к концу дня он принёс мне доверенность на пользования всем свои имуществом (- новый документ лег перед взором гостя — ) и объявил, что всё справедливо, он не достоин свободы и отныне беспрекословно повинуется мне… Вот уже больше года мы играем в эту игру… Я… люблю Анри и стараюсь употребить свою власть исключительно во благо ему…

— Простите, ну, это-то вы мне зачем рассказываете?

— Чтоб вы знали: этот человек себе не принадлежит и за себя не отвечает. Если вы имеете или у вас когда-либо появятся к нему претензии — к вашим услугам — я, — провозгласил Феликс и с долгожданным аппетитом притянул к себе вазу компота из очищенных груш.

— Это и есть то главное, чего вы недоговорили у Нусингенов?

— Не совсем, — рабовладелец задумчиво ковырнул фруктину, — … Наивно было полагать, что Анри, этот гордец, лукавец и строптивец, действительно вручит мне руководство над собой. Его образ жизни, в сущности, остался прежним. Девушек стало меньше — это радует, и, рассовывая их по вакантным щёлкам Парижа, я пользуюсь не своим кошельком, но… Господин де Растиньяк, я не хотел испытывать ваших нравственных качеств и сил — вы сами раскрыли мне такие стороны вашей души, которые меня, признаюсь, удивили: когда вы рассуждали о свете и женщинах, смерти и Боге, и сегодня — о неутешном ребёнке… И хотя с первого взгляда вас трудно заподозрить в благочестии и целомудрии… Ну, пойдёмте.

Миновали узкий коридорчик мимо ванной и оказались в этаком розовом дротуаре с шестью аккуратными кроватками. На второй слева сидели рядком три отроковицы.

— Полюбуйтесь, — пригласил Феликс, — этих я привёз буквально час назад. Мадемуазели, назовите нам ваши имена.

— Мишельма. / Фрюктидора. / Велиалит.

— Чудовищно! Наверняка все некрещёные! Эжен, сегодня приезжает мой старший брат. Что? как я ему объясню всё это?

— Так он вам брат или ревизор из полиции нравов?

— Он — мамин любимец, и несомненно всё доложит ей!

— Но правда же за вами. Вы занимаетесь богоугодным делом…

— Они не поверят!.. Выручайте! Любое предложение! У меня уже голова не работает…

— Давайте отошлём их к моим родичам в Ангулем. Красавицы, такое дело — если вы отправитесь жить и работать в одну приличную семью на юг, прослужите там верой и правдой год, и на вас не будет жалоб, то каждая из вас получит тысячу франков вознаграждения. Идёт?

— А если всё-таки будут жалобы? — спросила Велиалит ((это она вчера приносила шампанского к бассейну, она узнала Эжена и ехидно улыбалась)).

— Тогда — только пятьсот. А мы тем временем выправим вам паспорта.

— С такими именами!? — негодовал Феликс.

— Имена подправим: ты, милая, будешь просто Мишель, ты, стройняшка, — Флора; ты, умница — Виолетта…

— Мне нравится моё теперешнее имя.

— Это всё равно, как если бы меня звали Вельзевулом!!! — совсем взорвался благодетель.

— Хочешь, чтоб из-за дурости твоей родительницы на тебя показывали пальцем? Изволь, а документы у тебя будут всё-таки человеческие, — нарезал спорщице Эжен.

— Значит, решено. Если, мадемуазели, у вас есть какие-то вещи, собирайтесь. А нам с вами, барон, нужно теперь составить рекомендательно-объяснительне письмо вашим родным.

Пошли обратно в кабинет.

— Только, — говорил Феликс, — будет ли нравственность девушек в полной безопасности? В вашей семье есть ещё мужчины?

— Два младших братишки, но они совсем салаги! — старшему едва ли стукнуло двенадцать.

— А отец ваш, простите, жив?

— Жив. (- Эжен сам удивился, с каким тёмным холодом он это молвил — ) Но он, наоборот, уже почти старик, к тому же мать и тётка всегда держали его по каблуком.

— Какое место вы прочите моим найдёнышам в вашей семье?

— Служанок, помощниц при старших дамах и двух моих сёстрах на выдании.

— Ну, хорошо. Вот, пожалуйста, перо, бумага. Пишите.

— … Вы простите ради Бога, но… я не могу. Напишите сами, а я внизу заверю…

Вот ещё причуды! Но времени на пререкания нет. Феликс процедил лишь: «А вы сложный человек», садясь за стол и макая перо. Эжен отошёл к межоконному простенку, с которого большими чёрными очками смотрела карта звёздного неба.

— Я взялся бы как-нибудь написать вместо вас вашей матушке.

— О чём?

— О том, например, что вы — взрослый, сидящий на одном из влиятельнейших мест с более чем приличным доходом и не нуждающийся в няньках-надзирателях.

— … Что-то подобное вы некогда отправили своей? — Феликс спрашивал быстро, не отрывая руки от листа.

— Скорей я сам получил от них что-то подобное. Только в другой модальности.

— … Хотите, я поспрашиваю насчёт места для вас?

— Спасибо. Не сейчас.

Секретарь остановился, удивлённо поднял голову: такие слова и, главное, интонации он нередко слышал от своего высочайшего патрона…

— … Готово. Заверяйте… Кстати, кровати из девичьей — вам не надо?

— Надо… О! а не подскажете, где живёт господин де Монриво?

— Зачем он вам?

— Как же, он мне с бала должен тысячу.

Обменялись адресами: Феликс дал генералов, Эжен — Дома Воке, на чём распрощались.

В прихожей уже знакомый слуга подал Эжену плащ.

— Ну, что, любезный, подставить вам левую щёку?

— Увольте, сударь.

— Уволю вас не я…

— Эй! — ворвался в их диалог меднозвонкий голос, и тут же подлетел и его владелец, цветущий мужчина, в котором по всем приметам: по костюму, по не по годам здоровому цвету лица, по размашистым и неуклюжим движениям — должно было признать провинциала.