Карой Пап - Азарел

Отец показал мне свои часы. Да, было только одиннадцать.

— Понятно, — сказал он, — что ты не знаешь, который час, когда ты столько проспал больным.

Хорошо, подумал я, конечно, так оно и есть, откуда бы мне знать, когда я только впервые теперь «столько проспал больным».

Значит, было утро.

И тут отец стал расспрашивать:

— Ну, послушаем, что было последнее, о чем ты помнишь?

Мать тоже подсела к моей кровати, хотя приготовление обеда было в самом разгаре, и я видел, что она полна любопытства и, как всегда, «беспокоится».

— О чем? Последнее? — сказал я и задумался: почему бы не рассказать им этот сон? Я еще заставил себя просить немного, сам не зная почему, может быть, потому, что раньше они никогда не интересовались моими снами.

В конце концов, я все-таки рассказал, что мне снилось, будто я умер.

В ответ мать встала и порывисто сделала мне знак, что ни о чем не желает больше знать: сомнений нет, с нее было довольно «волнений».

— Хорошо, хорошо, ладно, — сказала она. — Помалкивай.

Она подошла ко мне и вдруг поцеловала:

— Кончено, слава Богу, кончено, и не надо больше об этом.

Она погладила меня по щеке и так же вдруг отошла от моей кровати:

— Важно только то, что всё уже в порядке и что ты выздоровел.

Я смотрел на них вопросительно, так что мой отец не мог воздержаться от объяснения, хотя бы краткого.

— Ты простудился на улице, — сказал он, — и целых два дня бредил. Ты думал все время, что мы хотим с тобой сделать Бог знает что .

Мать быстро на это:

— Отец! Я же сказала, не надо об этом говорить!

— О чем? — спросил он. Но мать сказала:

— Ни о чем не надо, кончено, а ты знай лежи себе. Вот посмотри. — И она показала мне книжку сказок — выручку моего нищенства. — Лучше читай, если есть охота. Через день-другой встанешь на здоровье. А пока читай себе вволю и кушай получше. Так я говорю, отец?

И отец:

— Только не переутомляй себя чтением сверх меры.

Я взял книгу в руки, отец между тем ушел в свой кабинет, а мать в кухню, к своей готовке.

Я остался наедине с книгой. Листал ее и думал: что я могу делать еще? Раз я болен и еще несколько дней «как-никак должен оставаться в постели»? Снова и снова я озирался кругом, чтобы понять, «как я», на самом деле. Но раз за разом видел только, что ровным счетом ничего не изменилось в нашей комнате.

«Бредил», — подумал я. Целых два дня.

Но это только пустое слово.

Я решительно не понимал, как целых два дня могли пройти только за тем, что я бредил, и о том именно, что:

«Мы хотим с тобой сделать Бог знает что».

Но что именно? Об этом, «я же сказала, не надо говорить. Кончено».

Мне очень хотелось бы узнать, что я говорил в бреду, но, между тем, мой взгляд упал на руку, которая листала книгу. Я увидел, что она «исхудала», и вспомнил, что: «Кушай получше. И пока читай себе вволю».

Да, думал я, значит, пока меня ждет «сладкая жизнь», и я раскрылся, чтобы осмотреть себя всего, не найду ли чего-нибудь. Я внимательно осмотрел все свое тело, и ноги тоже, но ничего особенного не обнаружил, разве только то, что исхудал повсюду и что ребра выступили резко. Теперь я хотел проверить, как я хожу, но, едва только спустился с кровати, как почувствовал себя слишком легким, попросту говоря, совсем слабым, и подумал: наверняка это «головокружение», на которое так часто жаловалась моя мать. Я испугался и юркнул обратно в постель. Я думал:

Вот видишь, ты был уже такой храбрый. Ушел из дому, кидался камнями в храм, побирался даже у христиан, просил «приюта» и отправился в храм, чтобы все рассказать. А теперь ты снова трус и малыш. Даже с кровати встать не смеешь. Я совсем приуныл.

Так оно и есть, думал я, но почему? Потому, что этот Бог не выполнил того, что обещал. Обманул меня. Но раздался другой голос:

— Не так уж очевидно. А ты сделал в храме то, что обещал Богу? Повинился во всех своих грехах?

Я напрягал память, но смог припомнить только, что хотел признаться во всех своих грехах, но уже не сумел, только кричал, а что кричал, того уже не знаю сейчас, кажется, думалось мне, я уже тогда был «болен», потому что «простудился», и уже тогда начал «бредить». И тогда, наверно, Бог и не обманывал меня, ведь и я не исполнил того, что обещал ему. Но — думал я — возможно, что и выполнил.

Я еще узнаю, что произошло в храме.

И так как именно в эту минуту вошел отец, который направлялся к матери в кухню, я спросил:

— Скажите, пожалуйста, что я кричал в храме?

Он улыбнулся мне.

— Всякие глупости.

— Какие?

— Я уже, право, не знаю, — сказал он, подошел ко мне, аккуратно поправил подушку, потом перину, особенно на ногах. — Так, — продолжал он, — теперь только смотри, чтобы опять не простудиться. И поворачивай книгу, как следует, к свету, когда читаешь.

И голос его звучал так ласково.

Я вдруг подумал: расскажу ему, чего я хотел, и что обещал мне Бог насчет него, и всё дело, как оно было и как я его помню. Самым точным образом. Пусть он знает всё, и тогда посмотрим, что он скажет.

— Простите, мне хотелось бы всё рассказать, толком и в точности, что со мною случилось, и особенно про Бога, да и про остальное тоже. Чтобы вы оба знали всё.

Я видел, что отец слегка нахмурился, совсем немного, но я заметил. И больше всего, когда я сказал: особенно про Бога.

И он ответил:

— Зачем, сынок? Мы уже всё знаем. Совершенно точно. Всё, что с тобою случилось. Лучше всего, если ты не будешь ломать себе над этим голову. Над тем, что было. Ты только опять заболеешь.

И снова поправил мою подушку и перину.

— Мы всё забыли и простили, твоя мать и я. Всё, что было, мы считаем болезнью. Она прошла, нет ее больше. — И он продолжал с нажимом: — И ты тоже считай болезнью, и забудь всё, как мы, это будет всего лучше. Потому что, поверь мне, если бы ты опять захворал, так легко опять не оправишься. Это уже очень вредно повлияло бы на твое развитье и на всю твою жизнь. Поэтому всего лучше, если ты всё забудешь, ясно, сыночек ?

И еще раз, с еще большею силою:

— Всё, сыночек . И больше не спрашивай.

С этими словами он погладил меня по голове особым покровительственным жестом, как ему было свойственно, и вышел в кухню, куда и направлялся.

Я глядел ему вслед и думал: почему бы он это ни сказал, но кажется, он сказал правду . Правду для себя и правду для меня.

И я продумал всё еще раз.

То, что произошло, «они считают болезнью».

Всё.

Начиная с того, как я начал спрашивать насчет Бога.

Болезнью. А не злой проказой, как обычно. И хотят всё забыть. «Они простили».

Кажется, они потому не сердятся на меня, что болезнь — достаточное «наказание»; так они полагают.

Я подумал: не такое еще страшное наказание…

И еще раз обдумал, что сказал отец:

— И ты тоже считай болезнью. И забудь. Всё, — сказал он, — всё, сыночек .