Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

Карой Сакони родился в 1931 году. Он один из самих видных новеллистов и драматургов нынешней Венгрии.

К тридцати годам, когда вышел в свет первый сборник его рассказов («Посреди — облака»), он успел повидать и испытать в жизни немало. Над его двенадцати-четырнадцатилетней головой прогремела война, потом занялась новая эра, нежданная и радостно обнадеживающая. Довелось ему затем отслужить в народной армии, начать учиться в университете и оставить его, окунуться в рабочую жизнь, овладеть специальностями текстильщика, потом деревообделочника. Непринужденный и легкий в общении, какой-то естественно скромный, нешумный, этот крупный русобородый человек свободно вписывался в любую среду, а его светлые внимательные глаза умели видеть, сердце — сопереживать и запоминать. Таков он и ныне, двадцать лет спустя, известный своей стране писатель — автор многих сборников новелл, а также повестей, драматических произведений, очеркист, эссеист, постоянный объект дружелюбного внимания критики.

Уже самые первые отклики, рецензии на произведения Кароя Сакони отметили особенную чуткость молодого писателя к духовной жизни современников, его «одержимость» проблемами социальной нравственности, решительное неприятие всяческой фальши, душевной сытости. И сейчас, в ретроспективе его творчества за два десятилетия, отчетливо видно, как нерасторжимо переплетаются в нем две главные линии, основной музыкальный лад всего творчества: огромная доброта к человеку и гневный протест, непримиримость к бездушию, черствости, эгоцентризму обывателя. Так и хочется сказать: чеховская доброта, чеховская же нетерпимость. Конечно, эпоха другая, и литература, и, самое главное, устройство общества — все это стало другое. Но именно Сакони сам называет Чехова сразу же, едва заходит разговор о его становлении как писателя. И совершенно ясно, что дело тут не в пресловутом, заезженном учебниками «влиянии». А в определенной близости душевного склада, созвучности самых сокровенных помыслов о главнейшем: что есть истинный человек, зачем живет он на свете, в чем его нравственная сила и в чем — погибель?

Сакони знает, верит, утверждает всем своим творчеством: человек живет для добра. Для того, чтобы сделать что-то полезное в жизни — для людей, вместе с людьми. Оставить добрый след на земле. «Нет ничего приятнее, как сделать что-то самой, и сделать на славу», — говорит героиня рассказа «Ночная смена». Только это, подчеркивает Сакони, дает истинное душевное удовлетворение — чувство, знакомое только Человеку. Только это рождает «детское чувство гордости». «Это вообще очень необходимое чувство — детская гордость. Оно чистое. Свежее, как рассвет». Так заканчивается рассказ. Тема остается в творчестве писателя надолго. В различных модификациях — навсегда, должно быть.

Трудовая чистая гордость — характерное для лирического героя Сакони чувство. Оно органически чуждо высокомерию, заносчивому превосходству, больше того, оно предполагает и в другом человеке то же чувство внутреннего достоинства, чести. Иначе говоря, оно активно. Сакони умеет увидеть его и там, где обычно ничего подобного не ищут: в самом деле, ради чего совершает свой ежевечерний подвиг воздушный акробат, летая на головокружительной высоте? Он никогда не скажет этого прямо и вслух — во-первых, не привык о таких материях говорить, во-вторых, не позволит настоящая, непоказная скромность, — но, наведенный на тему, все же даст попять: ему хочется, чтобы люди, видя его, понимали, что человек способен победить собственную слабость, чтобы они испытали прекрасное чувство гордости за человека — вообще за человека («За городской чертой»).

И при этом они совсем не наивны, герои Сакони, с их упрямой верой в Добро. Чего только не видел старый официант из «Летнего ресторана» на долгом своем веку — это ясно и нравственному его антиподу, алчному и душевно пустому молодому коллеге (вот кто действительно наивно алчен и бездуховен!), — по он не унижает себя иссушающим сердце недоверием к людям. «Летний ресторан» — один из интереснейших рассказов молодого Сакони. Его ткань прозрачна и внешне бесхитростна, факты просты и вроде бы непреложны, но увидены они двумя принципиально разными людьми — и вот конец рассказа: молодой корыстолюбец торжествует — еще бы, ведь его подозрения блистательно подтвердились (клиент старика все-таки сбежал не заплатив!), — но его торжество нечисто, унизительно для него же. Победа нравственная — за стариком, который, почти сознательно проиграв в частном случае, сберег в себе душу. Оттого и умеет он радоваться жизни, ощущать красоту грозы, дышать полной грудью — помнить и множить добро.

Тревожный мир сотрясаемого катаклизмами конца XX века в творчестве многих писателей заострил тему одиночества. Важна она и для Сакони. Можно сказать, что он находится с нею в постоянном единоборстве. Не уступает, не смиряется, по, видя трагедию одиночества — многих и разных одиночеств, — ищет истоки этого грозного явления. И как же часто находит их в душевной глухоте, в роковой потере способности попять внутренний мир другого, даже очень близкого человека. «Все мы отчаянно жаждем, — говорит он в одном из рассказов, — чтобы на путях нашей жизни рядом с памп всегда был кто-то, во всем на нас похожий, во всем с нами единый». Жаждем… Эта жажда душевного единения светло и печально звучит в коротком, но необычайно искусно построенном рассказе «Альберт и его жена». Отчетливо слышна она и в одиноком монологе врача, беседующего в новогоднюю ночь со старинным семейным портретом («Зимой»), Так ли непреложна была горькая разлука тех, что в сиянии первой любви глядят на него из потускневшей от времени рамы? И правда ли, что «другой», тот, что всегда рядом, должен быть «во всем на нас похожим»? Зачем? Разве не вернее иной путь — вглядеться сердцем в душу «другого», признать ее и тем сродниться… Та изображенная на портрете семья распалась жестоко, необратимо. А не то ли происходит сейчас в жизни глядящего на старый портрет человека? Сумеет ли, захочет ли он разорвать порочный круг?

Сакони не дает ответа на столь прямой вопрос. Он вообще не охотник ставить, как говорится, точки над «i». И это отнюдь не литературный прием: не сознательное, щекочущее нервы умолчание, а скорее призыв к читателю вместе подумать о том, что и почему в жизни бывает, ну, и как могло бы все обернуться, конечно.