Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

Старик не ответил, посмотрел на небо.

— Тучи все собираются!

— Не верю я, чтоб кто-то там о других думал. Не верю в чудеса и в добрых людей.

— А ведь ты молодой…

— Много я всякого видал. Да и поездил! И на востоке был, и на западе… Люди везде одинаковые.

— Неодинаковые.

— А я говорю — одинаковые. Покажи мне хоть одного бессребреника, про каких в книжках пишут, в Библии или в газетах… а? Святых, брат, не бывает!

Старый официант принюхался, поднял голову.

— Вот-вот хлынет… — сказал он и пошел собирать скатерти.

Черные тучи надвигались со стороны гор, нависали над домами.

— Тот тип расплатился? — спросил молодой, когда они сошлись у служебного столика. — Вон тот, у входа.

— Он счета еще не просил.

— Дождешься, как же. Смотри, экая морда хитрая. Уставился в кружку — у него, видите ли, мировая скорбь, — а сам только и норовит улизнуть. Сколько он выпил?

— Три кружки.

— Три кружки! Ну, меня бы он не провел! Вон молодые, за моим столиком, люди все поприличнее, я и то их рассчитал. Сказал, гроза вот-вот начнется.

— Нельзя так. — Старик помрачнел. — Обида ведь.

— Вот те на! Зато с моими деньгами не смоются.

— Не всякий же смоется, — сказал старик. Он аккуратно складывал скатерти, складка в складку, даже примял слегка, чтоб не топорщились.

— Не всякий, да ведь никогда не знаешь… Мои выпили по яичному ликеру, а девушка еще и малиновый сок. Хорош бы я был!

Резкий порыв ветра пронесся над двориком, взметнул на улице пыль. Через миг зашумели кроны деревьев.

— Уйдет этот тип, вот увидишь. — Молодой достал из никелированного портсигара сигарету, размял ее, прикурил. — Ты стреляный воробей, не понимаю, зачем даешь себя объегорить.

Старик кончил складывать скатерти, протер глаза — ветром надуло гаревой пыли. Туча уже закрыла все небо.

— Надо верить людям.

— Верить? — Молодой официант рассмеялся, стряхнул пепел. — В наше время — верить?

— И в наше время, и всегда! Иначе все гроша ломаного не стоит…

— Громкие слова!

— Вовсе не слова.

— Я верю только себе! — Парень усмехнулся. — Да и то не всегда.

— Вот и плохо.

— Стареешь, — сказал молодой. — Старики любят умничать. Они как дети. Или еще хуже.

— В этом нет ничего обидного, — тихо ответил старик. — Дети умеют радоваться даже тому, что взрослых только раздражает. Они еще не думают о выгоде. А старикам она уже ни к чему…

— Да живешь-то ты все же на деньги! Гляди, сейчас улепетнут твои три кружки!

Мужчина за столиком стал посматривать на небо и на выход. Официанта все не подзывал.

— Ну? — Молодой взглянул на старика.

— Да никуда он не сбежит, — пробормотал тот.

— Увидишь, сбежит! Спорим?

— Спорить не хочу.

— Ага! Значит, спорить боишься!

— Не боюсь. Просто не хочу.

— Не хочешь, потому что боишься. Только и всего!

Ветер усилился. Сверкнула молния, и тут же раздался раскат грома. Молния, должно быть, ударила неподалеку. Тучи сгущались.

— Начинается, — сказал старик.

Парень и девушка подхватили свои вещи и выбежали на улицу. Человек за столиком у входа по шевельнулся.

Молодой официант сделал несколько коротких затяжек.

— А все-таки давай поспорим! Ну?

— Не люблю я этого, — ответил старик, — но если тебя так заело…

— На десятку! — Молодой схватил старика за руку. — Только вот разбить некому.

— И не ладо… Ты мне не доверяешь?

Молодой отдернул руку. Он не сводил глаз с одинокого посетителя.

Мужчина допил свое пиво. По сторонам больше не глядел. Небо совсем почернело, ветер поднимал клубы пыли. Старик направился к ближним столикам.

— Только ты теперь не подходи к нему, — бросил ему вслед молодой. — А то и спорить не стоило! Лучше давай-ка зайдем в буфет.

— Что ж, зайдем, — ответил старик; голос его звучал глухо.

Когда минуты через три они вернулись, мужчины уже не было. Словно вспарывая брюхо огромной тучи, сверкнула синяя молния. Сразу же хлынул дождь. Старик бросился за скатертью и за кружкой.

Молодой ждал его под навесом; он ухмылялся.

— Нельзя было спорить, — проговорил старик, отряхиваясь от дождя.

Молодой громко расхохотался и протянул руку за выигрышем.

— Ни за что нельзя было спорить, — повторил старик, достал из кармана десятку и отдал ее молодому.

— Проиграл, потому и говоришь.

— Нет, не потому. — Старик грустно взглянул на него. — Из-за того человека нельзя было… Из-за человека…

1959

Они сошли с трамвая на площади Бошняк и двинулись по улице вдоль рынка. Был холодный синий вечер, на крышах киосков белели покрытые ледяной коркой пласты снега. Словно скатившиеся с неба звезды, желто светились уличные фонари. Женщина подняла меховой воротник. Она была в платке, концы которого обернула вокруг шеи и связала сзади, как делают, когда едут на мотоцикле.

— Четверть десятого, — сказала она, взглянув на электрические часы; минутная стрелка как раз перескочила на одно деление. — Давай-ка выпьем кофе.

Муж кивнул. Они перешли улицу. В эспрессо было тепло и дымно, ароматно пахло кофе. Прилипший к подошвам снег таял и растекался под столами грязными лужицами. Мужчина расстегнул кожаное пальто на меху, выбил чек в кассе. Над кассой висело зеркало. Женщина стояла позади мужа и видела в зеркале его лицо. Она всегда находила это лицо очень красивым: густые черные брови, узкий с горбинкой нос и слегка выдающиеся скулы, топкие своевольные губы. Но прежде ей еще не была знакома эта глубокая складка, пролегавшая от переносицы к подбородку, когда находило на него раздражение, упрямство, из-за чего весь он становился таким чужим.

— Два двойных! — сказал муж у стойки. Буфетчица молча приняла чек. Звякнул рычаг кофеварки, зашипел пар. Он облокотился о край стойки, достал сигареты, сказал:

— Так утром не забудь!..

Щелкнул зажигалкой, она не загорелась. Подошел к какому-то мужчине и попросил огня. Женщина молча смотрела перед собой. В памяти встала картина: она еще девочка, подросток, и ей очень хочется пойти на танцы. Суббота, уже отобедали. Мать заваливает ее всякой домашней работой. Она торопится, чтобы успеть, но едва заканчивает одно дело, как тут же возникает другое. И все время с языка у нее готова сорваться просьба, чтобы мать наконец отпустила ее, но она так ничего и не сказала. И вот наступает вечер, поздний вечер, и она ощущает пугающую пустоту…

— Утром и отдашь, — подошел к ней муж. Он затянулся, надолго задержал дыхание и наконец выпустил из ноздрей едва заметную струйку дыма. — Взяла с собой? Покажи.

— Взяла, — сказала женщина.

— Покажи! — протянул он ладонь.

Женщина медленно расстегнула молнию своей сумочки, порылась в ней и достала листочек бумажки в осьмушку величиной.