Маделин Уикхем - Удиви меня

Я одна. Дома меня не ждут даже мои девочки. Если бы я только могла обнять их, выслушать их маленькие забавные истории и шутки, помочь им с уроками, приготовить им ужин, почитать сказки на ночь, чтобы хоть ненадолго отвлечься от мыслей о Дэне. Но девочки на празднике у подружки вместе с Карен.

Брожу словно в тумане, не смотрю по сторонам, словно вокруг меня нет ничего. В глаза бросается что-то большое и желтое. У дома профессора Рассела стоит машина «скорой помощи»: два медработника выкатывают из фургона Оуэна в инвалидной коляске и везут в дом. Оуэн выглядит совсем крошечной, иссохшей бледной тенью, из носа у него торчит пластиковая трубка.

– Господи, – подбегаю к Джону, который пытается заговорить с Оуэном и положить руку ему на плечо (его попытки настойчиво прекращают врачи «скорой помощи»). – Что случилось?

– Оуэну стало хуже, – тихо и просто отвечает Джон. Что-то в его голосе сразу предупреждает: «Даже не пытайтесь спрашивать у меня «Когда?» и «Почему?»!»

– Мне очень жаль, – шепчу я. – Если я могу что-нибудь два вас сделать…

Умолкаю. Как же пусто и фальшиво звучат эти слова. Мы все их произносим, когда у кого-то случается горе. Но что стоит за этими словами? Что они значат?

– Вы очень добры, – кивает Джон, и уголки его губ слегка приподнимаются. – Очень добры.

Он следует за медиками и Оуэном в дом. Я молча стою и наблюдаю за ними. Не хочу быть любопытной соседкой, которой все нужно знать, но и черствой теткой, которая отворачивается от людей в беде, быть тоже не хочу.

И тут внезапно понимаю: я знаю, чем могу им помочь! Спешу домой, бросаюсь в тихую, пустующую кухню, распахиваю дверь холодильника и начинаю там копаться. Недавно мы сделали большой заказ в онлайн-супермаркете, так что холодильник забит до отказа. А я сейчас меньше всего на свете хочу есть.

Нагружаю на поднос свиной окорок, баночку гуакамоле [47]  Холодная закуска из пюрированной мякоти авокадо; блюдо мексиканской кухни, имеет ацтекские корни. , несколько спелых груш, два замороженных французских багета (восемь минут в духовке, и у вас ароматный дышащий хлеб), пакетик орешков, оставшийся с Рождества, и плитку шоколада. Беру в руки поднос и, осторожно балансируя на мысочках, чтобы не опрокинуть его, медленно двигаюсь к дому Джона и Оуэна. «Скорая» уехала. Все вокруг кажется тихим, недвижным.

Стоит ли мне беспокоить Джона? Может, лучше просто оставить поднос на пороге? Нет, Джон может и не заметить подноса, а ночью продукты наверняка растерзают еноты.

Осторожно звоню в дверь и придаю своему лицу самое извиняющееся выражение. Джон открывает: у него красные глаза, лицо осунувшееся. Мое сердце пропускает глухой удар. Напрасно я все это затеяла. Надо уважать частную жизнь своих соседей. Но я уже здесь. Откашливаюсь и хрипло говорю:

– Я подумала, может вам понадобится… Тут немного еды…

– Ох, дорогая, – лицо его на мгновение светлеет. – Вы так добры.

– Мне занести поднос внутрь?

Осторожно проношу продукты в полумрак дома, чтобы не потревожить Оуэна, но Джон кивает в сторону закрытой двери в гостиную и шепчет: «Он отдыхает».

Ставлю поднос на столешницу и начинаю складывать продукты в холодильник (который оказался совершенно пустым). Привлеку к этому делу и Тильду, уж мы проследим, чтобы Джон и Оуэн ни в чем не нуждались.

Когда заканчиваю, поворачиваюсь, чтобы уходить, и замечаю Джона – подернутые пеленой глаза устремлены куда-то в небытие. Бесшумно ступаю по коридору, чтобы не помешать ему.

– Ваша дочь… – внезапно оживляется он. – Полагаю, она забыла у меня… зайчика. Маленького, белого… большие ушки… – Джон складывает ладони горшочком, показывая, какого размера зайчик. – Я не смог узнать…

– А, это наверное ее игрушка из «Sylvanian Families» , она их вечно с собой таскает и постоянно теряет.

– Я принесу его вам.

– Что вы, позвольте мне самой забрать.

Следую за ним до оранжереи, где Тесса наверняка и оставила своего зайчика жить среди высоких папоротников (возможно, специально). Когда я нахожу зайчика и подбираю его, поворачиваюсь к Джону, но тот опять стоит с отсутствующим взглядом и поглаживает сухой рукой одно из своих растений. Я вспоминаю, что Тильда рассказала мне на днях: она гуглила Джона и узнала, что результаты его исследований привели к прорыву в генной терапии и могут помочь миллионам людей. (Я далека от науки и генной терапии, но факт остается фактом.)

– Вы так многого достигли за свою жизнь, – протягиваю я, желая хоть как-то его приободрить.

– О, нет-нет, моя работа никогда не будет закончена, – откликается он, и я с радостью замечаю, как в его глазах замелькали веселые искорки. – Эти хитрецы никогда не раскроют людям все свои секреты. – Он по-отечески поглаживает папоротник. – Я знаю их с самого своего детства. И в то же время не знаю совсем. Каждый день я узнаю о них что-то новое, каждый день влюбляюсь в них все больше. – Он проводит пальцем по краю листа, затем заботливо пододвигает горшочек к свету. Лист покачивается от движения, будто согласно кивает. – Каждое растение уникально. Как и каждый человек.

Я не уверена, говорит ли он все это мне или разговаривает сам с собой. Но его мелодичный, слегка хрипловатый голос успокаивает, каждое слово подобно капле Отвара мудрости. Я хочу узнать больше. Хочу, чтобы Джон дал мне ответы на все мои вопросы.

– Не знаю, как и сказать… – Умолкаю, смущенно почесываю переносицу и вдыхаю полной грудью землистый запах оранжереи. – Ваша история меня вдохновила. Вы меня вдохновляете. У нас с Дэном… – тяжело сглатываю. – Впрочем, неважно. Я лишь хотела, чтобы вы знали, что ваша история заставила меня о многом задуматься. Пятьдесят девять лет. – Смотрю прямо в его светлые глаза, окруженные лучиками морщинок. – Пятьдесят девять лет любить одного человека. Это достижение. Это подвиг.

Джон молчит. Его длинные пальцы, словно бабочки, порхают над его обожаемыми папоротниками. Может быть, Джон меня и не слышал.

– Я ранняя пташка, – наконец произносит он. – Каждое утро я наблюдаю за тем, как Оуэн просыпается. Каждое утро являет мне что-то новое о нем. Я наблюдаю, как сон окрашивает его лицо улыбкой. Я смотрю, как первый солнечный луч, дрожа, приливает к его лицу. Смотрю, как трепещут его веки, когда Оуэн уже готов проснуться. Слушаю о том, что ему приснилось. Любовь – это не обладание. Любить – значит видеть в другом человеке великую тайну и стараться ее постичь. – Он награждает меня теплой, почти отеческой улыбкой. – Любовь – это не подвиг и не достижения. Это скорее… привилегия.

Я смотрю на Джона в тревоге. Он дрожащими руками двигает горшки с папоротниками, опрокидывает один, начинает развозить землю по полу. Неужели он настолько затерялся в воспоминаниях, что не понимает, что делает? Я вспоминаю Оуэна – бледную сморщенную тень, вжавшуюся в кресло, с трубкой в носу. И понимаю – все плохо, все очень плохо. Повинуясь внезапному порыву, подбегаю к Джону и беру в свои ладони его морщинистую, испачканную в земле руку.