Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Именно с того момента Слава (если бы кто его потом спросил), пожалуй, и влюбился в Машу, первый раз уловив её запах, — легкий, едва уловимый, чуть горьковатый и с нотками цитрусов. Если бы тот же кто-то спросил у Славы про то, какой на Маше был шарф и был ли он вообще, какие были перчатки или, например, сапоги, то вряд ли он вспомнил бы. Или вспомнил, но подумав, а вот запах этот не забывал уже никогда.

Идти в толпе было весело, но пропускать уже оказалось нечего — транспаранты свернули и люди просто ходили туда-сюда, видимо, ожидая, что кто-то устроит им праздник и они в нём с готовностью поучаствуют. Некоторые устраивали праздник сами себе и даже прямо на Невском, разливая из рукавов и заметно веселея после того, как выпьют.

— Мария, а вы ведь тоже замёрзли, может зайдём и по чаю? Я угощаю.

— Егорка, как ты, насчёт чая?

— С пышками?

— Егор, ты меня удивляешь даже, разве я осмелился бы предложить озябшей даме чай без пышек?

Егорка прыснул — ему показалось смешно, что его маму называют дамой. В его понимании дамой называть следовало только строгих женщин в очках и с наброшенным на плечи платком, и непременно дежурящих на каком-нибудь посту: в музеях на стульчиках в уголках, например, вот точно сидят дамы. А мама его бывала строгой редко, очков не носила вовсе и улыбалась при любом подходящем случае. Ну какая из неё дама?

В пышечной на Желябова народу было страсть как много — очередь, загибаясь, тянулась из дверей на улицу ещё метров на десять.

— Подождём? — уточнил Слава. — Или дальше куда двинем?

— Вот нечего вам делать, — обернулась к ним бабушка, человека за три спереди от них, — вы же с ребёнком! Идите так, мы же не в Москве, знаете, душиться тут!

— А если остальная очередь против? — засомневался Слава.

— А если остальная очередь будет против, — бабушка сняла очки и оглядела улыбающихся людей, — то скажите им, что вы от Виолетты Аристарховны, и дело с концом!

— Да проходите, проходите, — немедленно согласилась очередь.

— Мы не знаем, кто такая Виолетта Аристарховна, — заметил мужчина откуда-то спереди, — но звучит это довольно серьёзно!

Взрослые взяли себе кофе с молоком и Егорке — чаю. С тарелочками дымящихся пышек уселись у окна, сняли верхнюю одежду и помахали Виолетте Аристарховне. Та, оторвав взгляд от какой-то потрёпанной книжонки, выставила вверх большой палец.

Чай обжигал, и Егорка, помня о том, что на людях прихлёбывать нельзя (а желательно этого не делать вообще, но так уж и быть, говорила мама, потерпим лет до шести), долго и сосредоточенно дул в чашку перед тем, как отпить первый раз. Взрослые смотрели на него с умилением (к чему Егорка уже привык и не обращал внимания) и жевали пышки молча. Да и как-то не по себе было бы растягивать удовольствие разговорами, когда вон очередь за окном стоит и, хотя никто на них не смотрит, но, наверняка же, в душе осуждают за медлительность и слабое человеколюбие: хоть за окном и Ленинград, но не до такой же степени.

— Предлагаю на брудершафт, пока есть чем и перейти на «ты», — протянул Слава маме свой почти пустой стакан кофе.

— Хм, — ответила мама, — не больно то вы высокого мнения о ленинградских женщинах, раз думаете, что они с первыми встречными незнакомцами на брудершафты выпивают в пышечных.

— Мама, — поднял руку с пышкой Егорка, потом дожевал и продолжил, — ну какой же он незнакомец? Он же Слава-моряк, который показал мне парад!

— Действительно! — с готовностью поддержал Слава. — Какой же я, после того, что у нас с вами было, незнакомец?

— Вечно вы, мужчины, заодно, ты посмотри! — мама шутливо погрозила Егорке пальцем. — Давайте тогда без брудершафтов, а то неудобно — люди смотрят.

— Маша? — как бы попробовал её имя Слава.

— Слава! — утвердила договор Маша.

После пышечной на улице стало намного уютнее и Егорка захотел ещё погулять.

— А никто не будет волноваться, что вас долго нет?

— Нет, — махнул Егорка, — мы одни живём вдвоём, и только мама у нас дома и волнуется!

— Эх, — сдвинул шапку на затылок Слава, — а ведь была мысль в ресторан вас завести, но, думаю, а вдруг — муж есть и будет некрасиво?

— Нет у нас мужа, — ответил Егорка, а Маша покраснела и засмущалась.

— Ну обязательно, что ли, муж? А, может, у меня жених есть?

— Странно… — хмыкнул Слава.

— Что странно?

— Что мы уж больше часа, как знакомы, а ты до сих пор говоришь «есть» вместо «был», когда дело жениха касается.

Маша даже остановилась:

— Ничего себе, моряки-то прыткие какие!

— Решительные, Маша, — Слава взял Машу под локоток и они пошли дальше, — это называется — решительные!

Жили Маша с Егоркой в коммуналке возле площади Восстания, и гулять решено было в ту сторону: Маше нужно было ещё закончить домашние дела и вовремя лечь спать — завтра же на работу.

— А я в отпуске, — сообщил Слава, — у друга тут живу. Наслаждаюсь культурной столицей. А где ты работаешь, Маша? Давай я тебя завтра встречу после работы? А Егорка днём где? В садике?

— В садике, да, я после работы его забираю.

— Ну вот — видишь, как всё ловко складывается: тебя встречу, Егорку заберём и сходим куда-нибудь. Ненадолго. А потом, на выходных — можно будет и надолго.

— Я не знаю даже… Мне в магазин ещё нужно будет сходить… хотя бы.

— Так давай я схожу! Я же в отпуске! И встречу тебя прямо с продуктами, чем значительно сэкономлю время!

— Я — за, — сказал Егорка.

— А вас, молодой человек, никто и не спрашивал! Слава, я не знаю даже, как-то всё странно выходит… быстро… мне же надо подумать.

— Да что тут думать, Маша? Я же не замуж тебя зову, а просто погулять! Диктуй список, что надо в магазине купить. А завтра на работе и подумаешь. Проблемы надо решать по мере их поступления. Правильно? Правильно!

И Слава незаметно подмигнул Егорке. Егорка мигать одним глазом ещё не умел и поэтому подмигнул в ответ обоими.

Почти стемнело, и Невский стал ещё красивее: всего временного, цветного и трепещущего на ветру видно не было, а жёлтый свет от окон и фонарей прижимал тени к стенам, отчего они становились чёрными и загадочными, вместо серых и обыденных. Да, и в серых была история, но, вы же меня понимаете — чёрный совсем не то, что серый. И обелиск на площади Восстания, если смотреть издалека, казалось, будто парит над тёмной площадью. Или если и не парит, то вот-вот собирается взлететь.

Слава проводил их до двора, — обычного ленинградского стакана, изнутри которого казалось, что обрамляющие его дома тянутся до самого неба и окон в них столько, что в одном таком дворе расселить можно чуть не маленький городок. Все пожали друг другу руки, поблагодарили за приятную компанию и, условившись встретиться завтра, разошлись.

Слава не сразу ушёл. Подождав, пока Маша с Егоркой скроются в парадной, он долго стоял в арке и смотрел на окна, но зажигались и гасли они так бессистемно и лихорадочно, что не было ни малейшей возможности угадать, какие же из них — те самые. Поздоровавшись с прошедшей мимо него пожилой парой с собачкой на поводке, он достал из кармана пачку сигарет, закурил и ещё посмотрел на окна, но уже не угадывая, а что-то себе представляя. И видно было, что то, что он представлял, ему нравилось, а иначе — зачем бы он улыбался?