Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

— Ну? Говорил я вам? — улыбался почти беззубым ртом дед Миша. — Рано, рано им всё! А то я не знаю, когда поезд приходит!

ГАЗон подкатил ко двору и, чихнув напоследок сизым облачком из выхлопной трубы, заглох, как так себе актёр, который играет смерть, — внезапно и наповал.

Бабки сидели в кузове и выходить не торопились — ждали второго акта. Визгнула пассажирская дверь, и на землю спрыгнул высокий и стройный морячок — чёрный, как Вельзевул, и оттого ещё больше красивый. Чёрные ослепительные ботинки, чёрные брюки клёш, расшитые несколько шире положенного, чёрный бушлат и чёрная бескозырка — ну чем вам не диавол? Только шеврон с шестерёнкой и винтом на рукаве, ленточка бескозырки и погоны с якорями (что положены курсантам, но не матросам) и двумя золотыми лычками поперёк выдавали в морячке жильца нашего с вами мира, а не потустороннюю силу. На ленточке горела надпись «Северный флот» (что говорило о том, что это всё-таки матрос, а не курсант), и концы её за спиной свисали до самой, простите, жопы. А от жопы вверх по концам карабкались:

— якорь;

— чайка;

— буквы «СФ»;

— памятник затопленным кораблям;

— дельфин;

— маяк;

— Северный (или Южный, но вверх ногами) полюс;

— белый медведь;

— акула, перекусывающая трезубец;

— подводная лодочка, торчащая из игривой волны.

Больше ничего на ленточках поместиться не могло: подводные лодки (слева и справа) перископами своими в аккурат упирались в узел на бескозырке.

Как вы уже поняли, матрос был красив и на клоуна совсем не похож. Несмотря на ленточки, якоря на погонах, лычки чуть шире положеных, белую подложку под шеврон на рукаве и широкие клеша, в мотошвейные войска записать его мы не можем, — такие мелочи для дембеля в расчёт не берутся.

Солнце, подыграв матросу, успело эффектно блеснуть якорями перед тем, как окончательно упасть в чащу — и нарочно так не подстроишь.

— Вовочка! — спугнула повисшую тишину Люся. — Сынок! Вернулся!

И, заплакав, кинулась ему на шею. Петя (очевидно уже, что отец) шмыгнул носом, но эмоции дальше не пустил — мужик же, да и дед вон строго глядит.

— Мама, ну что ты мама, ну не война же, — забубнил густо покрасневший Вова, — ну чего бы я не вернулся, ну в самом деле, ну перестань уже, ну люди же…

Мать с трудом отлипла от Вовы, но продолжала есть его глазами. Следующим обнял (коротко, но крепко) сына Петя, а потом уже к нему подступил дед Миша.

Передав бабке клюку и вытянувшись во фронт, дед Миша сурово приказал:

— Докладывай!

— Товарищ гвардии сержант! Старшина второй статьи Кузьмин после прохождения срочной службы прибыл! Без замечаний!

Вокруг зашушукались.

— Сам ты младший сержант! Старшина второй статьи я! — обернулся Вова к мужичку в очочках, переводившему бабкам с военного на русский.

— Верю, что без замечаний! Только как приказ в газете вышел, а ты ужо дома! — объяснил дед Миша обществу. — Ну иди, что ли, обнимемся!

— А что ты скромно так? — поинтересовался мужичок в очочках. — Где аксельбанты и вот это вот всё?

— Да я ему заранее сказал, чтоб меня не позорил! Я б ему эти аксельбанты засунул бы! — глухо ответил с Вовиной груди дед Миша.

— Дед! Я ж тебе это, подарок привёз! — встрепенулся Вова и аккуратно вытащил из кабины картонную коробку, укутанную клейкой лентой и верёвками.

— Вот, дед, держи! Ты такого, небось, и не видал!

— Больно ты знаешь, чего я видал! Я такого, может, видал, что тебе и во сне не привидится!

— Ну хватит уже, — встряхнулась от любования сыном мама, — давайте в дом, стынет же всё!

В дом проходили долго: пока все пожали Вове руку, похлопали по плечам и задали вопрос «Ну как там?», на небо уже начали высыпать первые звёзды. Но и зайдя в дом, к пиршеству приступили не сразу — дед Миша долго ковырял ножом коробку под шепотки Вовы «аккуратней, дед, аккуратней, вещь хрупкая» и всем же невероятно интересно, ну что там притаранил Вова деду из Мурманской области и прямо такого, что оно хрупкое и требует бережного к себе отношения, и что тот стол? Не видали, что ли, того самогона? Ну хочется его, понятно, но любопытство сильнее прочих пороков, и даже не спорьте. Наконец, дед Миша перестал чертыхаться и вынул на свет содержимое — все ахнули.

На деревянной доске был натуральный морской натюрморт с камнями, ракушками и мхом, а посредине доминировало над всем чудище, с виду похожее на паука, но размером с кошку. Чудище блестело лаком (им же и пахло) и, растопырив клешни, смотрело на мир крохотными чёрными бусинками с видом «да лучше бы вы меня, блядь, съели».

— Вот, — гордо сказал Вова, — камчатский краб. Сам ловил. И это ещё маленький!

— Ты ж на северах служил вроде? — подозрительно прищурился дед Миша.

— Ну.

— Дык а как ты краба камчатского добыл? Свистишь, небось?

— Дед, ну слышишь, ну мало где они плавали! — вступилась мать.

— Не плавали, а ходили, ма. У нас, моряков, говорят «ходили»!

— Ишь ты, три года не было всего, а глянь ты, мать уже поправляет! Давайте к столу — остыло уж всё!

За стол расселись по ранжиру: во главе дед с бабкой, по правую руку от них Петя, а по левую Вова и, сразу за ним, Люся — остальные садились как придётся. Рядом с Петей посадили Машу, дочку куркуля с единственного деревенского хутора, одноклассницу Вовы и его школьную любовь, у которой в деревне имелся статус Вовиной невесты. За последние три года Маша успела уехать в город, окончить медучилище, устроиться на завод и даже завести роман с чертёжником лекального отдела, съехаться с ним жить в съёмной квартире, разочароваться его мещанством и снобизмом, бросить всё и вернуться в деревню поправить нервную систему дойкой коров и работой фельдшером в местном травмпункте. Но интернета тогда ещё не было, и приключения её были известны одному Вове, переписку с которым Маша вела регулярно, ничего не скрывая — ну и пусть все думают, как хотят.

Дед Миша возмутился поставленной ему рюмкой и сказал, что в нос закапывать он не собирается, для чего ему эта мензурка и где его стакан.

Речи говорили по очереди, все радовались возвращению Вовы с флота и желали ему чем дальше, тем больше, обильнее и пошлее. Вова смущался на просьбы рассказать истории про свой героизм, смущался смотреть на Машу и смущался пить, хоть дед разрешил — теперь-то, сказал он, уже можно, уже мужик, а не глиста ленточная, раз отслужил и вон значков на груди чуть не больше, чем у деда медалей за всю войну.

Опрокинув три стопки, Вова расслабился, осмелел и развязал язык. Рассказал он, по строгому секрету, что служил на атомной подводной лодке и был подводным диверсантом — специальным человеком, который отвечал за безопасность корабля в море и хоть и не самым главным во всём экипаже, но зависело-то всё на самом деле от него. Деревенские охали и ахали в восхищении от того, какой смелый их земляк (в чём они, собственно, и не сомневались, и их деревня всегда славилась отчаю-гами) и как он освобождал лодку от прилипания к грунту и заклинившего якоря, выходя наружу через торпедный аппарат, и отстреливаясь одной рукой от акул и вражеских шпионов, другой пилил якорную цепь или дробил камни в грунте. Дед Миша и Петя даже поспорили, чьё это воспитание и личный пример взрастили в Вове такую бесшабашность. Вова их примирял и говорил, что там на флоте все такие и он даже подумывает, не вернуться ли ему обратно, на контракт, потому как вот только что и уехал, а уже щемит, как там без него — тяжело или очень тяжело, и не сильно ли пострадала обороноспособность страны в целом. В этом месте Люся заплакала и разговоры про контракт пришлось свернуть до лучших времён.