Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Вернулся минут через двадцать и приказал подать ему редиску. Хлопнул ещё стакан.

— Ну что, — поинтересовался зам, — не клюёт?

— Кто не клюёт?

— Ну рыба, кто.

— А как она может клевать, если у неё нет клюва? А? — и доктор захрустел редиской.

— А как ты ловил? — уточнил комсомолец.

— Ну как. Крючок закинул и ждал сидел.

— Это же спиннинг, Вова! Надо бросать и наматывать, бросать и наматывать!

— Нечего делать мне. Я и на работе достаточно устаю, чтоб ещё и на рыбалке уставать, а наматывать мне жена не разрешает.

— Может, подстрелишь нам кого?

— А кого?

— Ну на мясо.

— А вы какого хотите? Нежного и мягкого или красного и жилистого? Кого мне вам подстрелить? Трюмного Андрея, например, или штурманского Славика?

— Так, забрать у него ружьё! — приказал командир, — И, Вова, почему ты пьёшь, когда все терпят?

— Очевидно потому, что именно я терпеть уже не могу! У вас-то в компании я, а у меня — наоборот. Вы.

И запил редиску ещё половиной стакана.

— А настойку ты почему мою хлещешь? — зам думал, что для того, чтобы шило превратилось в благородный напиток, в него достаточно положить лимон и назвать «настойкой».

— А в походе всё общее. Я там, кстати, у вас сёмужку в сумке видал, будьте так любезны!

— Ты бы вот, пока суть да дело, лекцию нам какую прочитал, — прижал свою сумку к груди зам, — о пользе там чего-нибудь или наоборот, о вреде, например, алкоголизма.

— А алкоголизм вреден? — удивился доктор.

— Ну так ты нам и скажи.

— В алкоголизме, ребята, главное не пить больше своего доктора, вот что я вам скажу.

И снова налил себе.

— А если, например, доктор не пьющий?

— Чур меня, чур! — осенил себя доктор стаканом не расплескав ни капли. — Если доктор не пьёт, то следует задуматься, а доктор ли он вообще! Горькая редиска у вас какая-то.

— О! Наливают уже! — вернулся от костра минёр, который за грибами идти поленился и прятался среди механиков.

— Нет, Владик, не наливают ещё, это доктор вразнос ушёл, — вздохнул командир. — Опять.

И не сказать, что доктор был пьяницей, нет, но разносы у него случались, да. Ну не можешь же ты всё время ходить хмурым? Какая нервная система способна это выдержать, чтоб вот всё время и не улыбаться, не смеяться над, пусть избитыми, но в тему шутками за офицерским столом и над своим тяжёлым, но чрезвычайно почётном положением? Понятно же, что если ты всё время хмур, то периодически тебе придётся сбрасывать аварийную защиту — иначе хана.

Допив настойку зама, доктор нашёл у кого-то коньяк и принялся сокрушаться, что жизнь проходит и вот ему уже почти тридцатник, а он ещё ни разу не ехал в закат на мотоцикле, ни разу не скакал на лошади вдоль приливных волн и не кружил себе голову отсутствием кислорода в горах. Только вот с принцессой ему и повезло… Хотя, что значит повезло — это самого его заслуга, понятно же: сам искал, сам ухаживал, а теперь сам и терпит. Ну и ладно, с нами тоже, хотя не то, чтобы прямо повезло, но ведь могло бы и хуже быть, намного хуже. И хотя бы поэтому можно считать, что пусть уж — повезло.

К концу коньяка вернулись поисковые группы и с удовольствием расселись вокруг доктора послушать. Уже щекотало ноздри запахом жареного мяса и все потихоньку хрустели огурцами и брызгались помидорами.

— Ну что вы уставились, налейте, а то в горле пересохло — приказал обществу доктор.

Командир махнул рукой — мол, чего уж теперь! И все налили по первой себе и примерно шестнадцатую доктору.

— Ну, за природу! — рявкнул тост старпом.

— И за грибы, — добавил командир.

— Ой, да что начинается, — наберём на обратном пути!

— Э, — заорали от костра механики, — а нас позвать!

— Вам нельзя, — крикнул им в ответ старпом, — вы на работе ещё!

— Ну ладно, — пожали плечами механики и втихаря налили себе по пятой из припасённого с собой.

Остальное общество заботливо сложило под док-торову спину вещи потому, как сидеть ровно он уже не мог, а спины его было жалко. «Что мозг! — бывало, говорил сам доктор. — Штука полезная, но и источник многих печалей. А не будь его, так и горя бы не было.

А вот спина! Спина, братцы, дело особенное и, наравне с суставами беречь следует, в первую очередь именно её!». Вот и берегли.

— Ребята! — бухтел, как раненый буксир, доктор. — Ребята, какие же вы молодцы, а! Я же люблю вас, несмотря на то, что некоторых даже ненавижу… ну вот как я без вас, когда придёт пора, а? А вы без меня? Как? Небось нового себе доктора найдёте, молодого, да доброго, а не то, что я? Да? Признавайтесь же! Признавайтесь немедленно!

И все его утешали, что вот ну как ты можешь про нас такое говорить, Вова? Будем, конечно, без тебя страдать, как чибисы без степи, а нового возьмём только из необходимости, но вот именно тебя-то в сердцах своих поселим навечно. Вот те крест.

— Ай, да врёте вы всё, успокаиваете! Рожи-то, рожи ваши правду говорят. Минёр, покажи рожу коллективу! Вот, видите — какое там в сердце, кроме карьерного роста, может быть? Высокое что-нибудь? Доктор? Да какое там! Вот не буду переводиться в Питер… ну его… жена не поймёт, но привыкнет, а я с вами тут… прикипел уже… только строго за дело возьмусь… от души, а то приняли моду тут… распустил я вас от любви!

— Доктор, а ничего, что я тут стою? — уточнил командир.

— Ничо, тащ командир, стойте! Прививки у меня все… медкомиссии… флюэра… флю… как там… флюорографии и эти… анализы! Анализы, ребята! Да что анализы! Посев! Всё, как положено! Плесните, ну-ка, а то сами вон пьёте, а доктор пустым стаканом у вас машет — стыдобища!

Плеснули ещё. Видели, что доктор засыпает, стояли и слушали, поддакивали, улыбались и ждали, несмотря на то, что мясо стыло: доктору подсовывали, чтоб закусил, а сами ждали — не в первый же раз.

— Я знаю, меня ты не ждёшь, — прожевал губами доктор, — и писем моих не читаешь!

И уснул.

— А с кем это он сейчас, интересно? — спросил зам.

— Это он пел, — удивился такой непрозорливости зама командир.

— Ну… он же говорил?

— А, тем не менее, — пел. Давайте поляну в сторону отнесём — пусть спит.

Уложили доктора на мох, под голову подушку соорудили, плащиком прикрыли, а пикник перенесли подальше, чтоб криками человеку спать не мешать.

Потом, сытые и довольные сидели кто где, кучками и поодиночке, лениво хлопали комаров и ждали, пока доктор проснётся — вместе пришли, вместе и уходить положено. Разговаривать было лень и просто любовались: на красные сопки, на синее небо, на блестящие чёрные и серые камни, так изобильно торчавшие отовсюду, что хотелось спросить у того, кто всё тут так устраивал: «мха тебе не хватило, что ли?» и на весёлый ручей, на редких птиц и насекомых, на воздух, на горизонт — и слушали тишину, которая здесь не совсем и тишина, а лишь приятное отсутствие лишних звуков — слушали как молчат сопки, молчит воздух, молчит трава и даже ручей почти молчит, озорно стрекоча только где-то вдали.