Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

– Сссука… сссука…

Протянув руку, она сорвала его со стены – только булавки посыпались на стол. Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.

Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий, он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ – все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.

Вытряхнув ящик, Марина вставила его на место, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.

Со стены никто больше не смотрел.

Только проступал бледный, еле заметный квадрат.

Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.

– Это что еще? – нахмурился он.

Марина улыбнулась:

– Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…

– Аааа… – равнодушно протянул он и кивнул: – Ну, пошли быстрей.

Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.

Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.

Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив, как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.

Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.

Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы свертывались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.

Вика… Наташка… Нина…

Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в костер, накрыв горящие книги.

– Вот и все… – прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.

Она устало улыбнулась.

– А Стендаля-то зачем? – усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.

– Надо, – бодро тряхнула головой она и облегченно вздохнула. – Ну, пошли теперь…

На автобусной остановке толпился народ.

Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.

Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:

– Припаздываем. Плохи дела.

– Может, такси возьмем? – спросила зябко Марина.

– Ишь ты, таксошная какая! – усмехнулся он. – Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси – это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что давай как все.

Подошел автобус. Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок. Его быстро обступили. Разошлись двери, но никто не вышел, наоборот – тесно стоящие пассажиры подались глубже.

– Вперед! – бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.

С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.

– Чего толкаешься… – сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.

Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:

– У тебя проездной?

– Нет. Вот пятачок.

– Давай.

Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:

– Опустите, пожалста…

Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками. Ей давно уже не приходилось ездить так рано – за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.

– Ну как, жива? – дохнул ей в затылок Сергей Николаич.

С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:

– Народу сколько…

– Ну и хорошо, – рассмеялся он. – В тесноте, да не в обиде.

Автобус стал поворачивать, их прижало к окну. Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:

– Выспалась?

– Выспалась… – улыбнулась она.

– А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.

– Почему?

– Да не могу, и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.

– А машины персональной нет у тебя?

– Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три “Волги” прикрепили. Директору, главному механику, ну, и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…

– Но тебе от нового дома совсем близко…

– Да. Близко. Зато в райком несподручно. На двух автобусах…

Автобус остановился, медленно расползлись половинки дверей, пассажиры стали выходить.

– А у тебя метро-то совсем рядом, – пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.

– Да. Десять минут езды.

– Счастливая, – засмеялся он, заправляя выбившийся во время автобусной давки шарф.

В метро было так же тесно, как и в автобусе. Полусонные люди стояли в поезде близко друг к другу. Марина с интересом разглядывала их и улыбалась самой себе. Раньше она косилась на них с презрением, старалась ездить на такси, чтобы не видеть близко эти заспанные лица. А теперь… Это было так ново, что улыбка недоумения все сильнее растягивала ее губы.

– Ты что смеешься? – наклонился к ней Сергей Николаич.

– Да так… ничего… – облегченно вздохнула она.

Неожиданно поезд остановился между двумя станциями. В окнах застыли какие-то сумрачные трубы и кабели, тишина повисла в вагоне, только шуршала одежда переминающихся людей. Марина продолжала рассматривать их неподвижные фигуры. Они были близки ей, как никогда, но их молчание становилось гнетущим.

Марина повернулась к Сергею Николаичу, чтобы не нарушить тишины, еле слышно спросила:

– Разве нечего сказать?

Он вздохнул, лицо стало серьезным:

– Время еще не пришло. А сказать есть что.

Поезд дернулся, пополз и стал набирать скорость:

– А что мешает? – спросила Марина.

– Америка! – серьезно ответил он и снова вздохнул. – Ты это поняла?

Она кивнула.

Завод малогабаритных компрессоров стоял неподалеку от метро, – свернули за угол большого старого дома, пересекли трамвайную линию и оказались у проходной.

На больших сетчатых воротах висели крупные облупившиеся буквы: ЗМК.

Возле проходной никого не было.

– Припоздали, – пробормотал Сергей Николаич, глядя на часы. – Ну, ничего. День сегодня особый.

Открыв дребезжащую дверь, он пропустил Марину вперед, кивнул сидящему возле вертушки вахтеру:

– Привет, Михалыч.

– Доброго здоровья, Сереж, – улыбнулся старик. – Что-то сегодня поздновато…

– Правильно. А потому что день исключительный.

– Да?

– Ага. Вот этот товарищ со мной.

– Понял, – улыбнулся вахтер.

Миновав вертушку, они прошли по широкому коридору, потом оказались на лестнице.