Мюриэл Спарк - День рождения в Лондоне

— Смейся, смейся, — сказала Соня. — Но какое же славное было время. Мамино здоровье нуждалось…

— Как же, как же, — вставил Вернер с издевательской серьезностью.

— Ш-ш! Подумать только, Эльзе, два раза в год мы ездили отдыхать, раз — летом, раз — зимой, и всегда в какое-нибудь живописное место, жили в большой гостинице…

— С красными бархатными коврами, зимним садом и чаем в пять часов à l’anglaise [7] На английский манер ( фр. ). , — сказал Вернер.

— Да будет тебе! — И Соня, совсем по-девчоночьи — весело, с вызовом, тряхнула головой. — Смейся, смейся, вот только, если б мы в тот год не поехали в Мариенбад, где бы ты был? — И, сразив этим аргументом сына, победно оглядела всех.

Вернер всплеснул руками, лукаво покачал головой.

— И кого же прелестная Соня Ротштейн встретила, отдыхая с папой и мамой в Мариенбаде, кого эта благовоспитанная, благонамеренная барышня встретила в Мариенбаде?

— Вернер, ты сегодня просто несносный. — Соня сияла — так была счастлива.

— Да-да, они всегда, — сказала миссис Готлоб, — смеются над родителями. — Она снова потянулась ущипнуть Вернера за щеку, но он успел увернуться.

— Вот что странно, — сказал мистер Лумбик: он не поспевал за ходом беседы. — Я жил во многих гостиницах, но нигде не видел красного бархатного ковра.

— Рассказывай дальше, Вернер! — попросила Эльзе. — Я хочу знать историю их романа от начала до конца. — Ее пухлые щеки разгорелись — она обожала романы, и даже теперь, старой девой под пятьдесят, жила надеждой и ожиданием.

— Эльзе, ну зачем ты его подзадориваешь? — одернула ее Соня.

— Нет, пусть мне расскажут, что надо знать барышне, когда она едет отдохнуть в Мариенбад. Что, если нам поехать не в Сен-Морис, а в Мариенбад, а, Соня? Кто знает, что там приключится — с тобой при твоей красоте, и со мной при моих десяти тысячах? Нельзя пропускать такой шанс! — Она пихнула Соню локтем в бок и сморщила круглое, как яблоко, личико в гримасу, изображающую блаженство.

— Так я вам скажу и еще что-то странное, — сказал мистер Лумбик. — Вы не поверите, но я никогда не ездил отдыхать.

На этот раз ему удалось привлечь к себе внимание.

— Никогда не ездили отдыхать! — вскричали хором Соня и Эльзе, а миссис Готлоб сказала:

— Это что, очередная ваша шуточка, Лумбик?

— Нет, это так. В Вене, ну зачем мне было ездить на отдых? Моя жизнь и так была отдых.

— Да-да, мы знаем, что это был за отдых, — сказала миссис Готлоб.

— Я имел моих друзей, мои шахматы, моих подружек, кафе, оперу — ну и зачем я буду ездить на отдых?

— Это глупо, — сказала Эльзе. — Летом все хотят уехать на отдых. Каждый год, когда школы закрывались, отец увозил нас, всех шестерых, в горы, и мы останавливались в Pension [8] Пансионе ( нем. ). . Он назывался Pension Катц, я хорошо его помню.

— Ну а потом… — Лумбик развел руками, понурился. — Бедный беженец старается зарабатывать на жизнь, отдых не для него. Но я все равно много путешествовал: Будапешт, Прага, Шанхай, Бомбей, Лондон — чем плохо столько городов за одну жизнь?

— Да разве это путешествия? — сказала миссис Готлоб. — Бродяжество — вот что это такое.

— Вы правы, — согласился мистер Лумбик, — одни путешествуют для удовольствия, другие для того, чтобы, как это сказать?

— Чтобы рассеяться, — сказал Вернер.

— Да-да, рассеяться, спасибо, а другие путешествуют, чтобы их не рассеяли, как прах. Неудачный каламбур, а, мистер Вернер? Я теперь совсем англичанин и сочиняю каламбуры, чтобы потом извиняться за них.

— Будет вам хвастаться, Лумбик, — сказала Эльзе. — Мы уже слышали: вы теперь — британский гражданин.

— Да, я теперь британский гражданин, и мне больше не могут сказать: «Пакуй чемоданы, Лумбик! Уезжай!» И так мне стало спокойно, что это даже плохо для моих нервов.

— Что ж, — сказал Вернер, лениво вытягивая ноги, — а вот мне пора паковать чемоданы.

Соня посмотрела на него с тревогой, глаза ее расширились.

— Вернер, зачем?

— Я скоро уезжаю в Рим, — и, видя, как изменилось материнское лицо, сказал — Ну что ты, родная, я же говорил тебе, что, по всей вероятности, уеду.

Соня опустила глаза в чашку, сжала в кулак крупную белую руку с бриллиантовым кольцом. Мистер Лумбик устремил на нее сострадательный, умильный взгляд. Взгляды остальных были направлены на Вернера.

— Вернер, как интересно! — сказала Эльзе. — И зачем ты туда едешь?

— В Риме жизнь бьет ключом, а Лондон мне наскучил. Так что, Вернер, пакуй чемоданы! Уезжай! — Он одарил мистера Лумбика чарующей улыбкой, но тот не улыбнулся в ответ.

— Значит, жить с мамой для тебя не хорошо, — попеняла ему миссис Готлоб. — У вас чудесная квартира, она для тебя готовит красивые обеды, а ты все бросаешь и — до свидания!

— Что ты там будешь делать, Вернер? — спросила Соня убитым голосом.

— Я же тебе говорил: там жизнь бьет ключом, снимают кино, столько всяких возможностей. Не беспокойся, родная. — Он старался говорить беззаботно и весело, но в его голосе сквозило раздражение.

— Да вовсе я не беспокоюсь, — поспешила заверить его Соня.

Никаких причин беспокоиться не было. Денег теперь хватало, и в Риме он мог заниматься тем же, что и в Лондоне: немножко баловаться кино, немножко художественной фотографией, а в остальное время бегать с вечеринки на вечеринку и крутить романы.

Вернер посмотрел на часы.

— Бог ты мой! У меня же в семь свидание!

И он скрылся в своей комнате — она прилегала к материнской. Как только дверь за ним закрылась, Соня заплакала.

— Соня, Liebchen! [9] Милая ( нем. ). — вскрикнула Эльзе.

Миссис Готлоб поцокала языком и грубовато — такая уж у нее была манера — сказала:

— Na, и что это такое?

— Какая я глупая, — рыдала Соня.

Мистер Лумбик — воплощенный такт — рассматривал фотографию Сониных родителей, запечатленных во время медового месяца в Биаррице.

— Понимаете, я вот что думаю: ведь все могло быть иначе, — сказала Соня, утирая слезы крохотным носовым платком. — Отто уже не управлял бы фабрикой, передал дела Вернеру. И он был бы Вернер Вольф, директор SIGBO, известный, уважаемый человек…

— Ну а кто уважает здесь меня? — возопила Эльзе. — Кто я для миссис Дейвис, всего-навсего штопальщица, но я-то знаю, что я все та же Эльзе Леви, дочь Oberlehrer [10] Старшего преподавателя ( нем. ). Леви из Швайнфурта, и миссис Дейвис может думать себе, что хочет, что мне до нее?

— А дети, — сказала Соня, — мы-то знаем, кто мы такие, но что может знать мой Вернер и моя Лило? — При мысли о Лило у нее снова полились слезы, и она прижала к глазам платок. — Бедненькая моя Лило, разве так я жила в девушках — дивные наряды, что ни день балы, танцклассы, уроки игры на фортепиано в Берлинской консерватории. А что имеет она — тяжелую работу в кибуце, работу руками, и эти кошмарные белые рубашки и шорты. — Голос ее пресекся, она сказала: — Мой платок совсем мокрый.