Заза Двалишвили - Сон Геродота [СИ]

– Было бы сумасшествием, и срамом, если бы так случилось – это была последняя здравая мысль, пришедшая в голову старику. После здравые мысли покинули его…

Софокл и не помнил уже женскую любовь: когда это было да и было ли вообще? Нет, ему, баловню судьбы, всегда хватало женского внимания, но настоящую любовь он не мог вспомнить. Дорогостоящие гетеры из Малой Азии, утонченные аристократки, поклонницы его таланта, и даже две принцессы царского рода – одна из Сицилии, другая – из Кирени – кого только не было в его долгой жизни; ведь имя великого поэта как мед притягивало женщин; любовью же он любил только театр и свои стихи. Столько лет жил без любви, и только теперь, на закате жизни, встретил настоящую любовь. Несколько дней, проведенных в близости с Ксантиппой, оказались достаточным для того, чтобы осознать это, и ожидающий смерти старик, словно заново родившийся, был счастлив, как ребенок, жалея лишь о том, что так поздно пришло к нему это чувство.

В деревне уже привыкли, что Софокл любил гулять на берегу реки, а легкая на ногу Ксантиппа каждый день приходила из города. Они встречались в маленькой роще на берегу реки и целыми днями оставались вместе, сокрытые от постороннего взгляда.

– Обещай, что научишь любить, – попросила однажды девочка, когда они, утомившись от ласки, лежа отдыхали на траве.

– Научить любви невозможно, девочка, любовь – это дар богов, – с улыбкой произнес Софокл.

Ксантиппа приподнялась и скорчила недовольную мину.

– Не называй меня так, не нравится, я ведь уже не маленькая.

Софокл закрыл глаза и прислушался к шуму речных волн. Был уже полдень, но стоящие вокруг густые деревья не пропускали солнечные лучи.

Здесь, в тени, несмотря на летний зной, было прохладно и уютно. Над головой тихо шелестели листья, и их шорох вызывал спокойствие и умиротворение в душе поэта.

– А что в этом плохого, если я буду называть тебя так?

– Я не маленькая, – упрямо повторила девочка.

– Хорошо, хорошо, взрослая женщина.

– Во всяком случае, достаточно взрослая для того, чтобы удовлетворить твое мужское желание, – в ее голосе теперь отчетливо слышались вызывающие нотки.

– Я не хотел тебя обидеть… – Софокл казался смущенным и не знал, что ответить.

Ксантиппа распрямила нахмуренный лоб и улыбнулась.

– Ладно, если тебе нравится, называй меня так, но не вздумай обращаться со мной как с ребенком, лучше расскажи, как ты любил других женщин. Слышала, их много было в твоей жизни.

– Это было еще до твоего рождения.

– Теперь они уже все дряхлые старухи, – в голосе девушки прозвучали удовлетворительные нотки.

– Большинство из них, наверное, уже нет в живых, может, и осталось одна – две, хотя вряд ли…

– И тебе жалко тех старух?

– Нет, что ты, последняя женщина в моей жизни была лет тридцать назад, уже и не помню, – неожиданно старик почувствовал, что он оправдывается как маленький ребенок, и, наверное, со стороны выглядит довольно смешным, потому невольно смутился и даже покраснел.

– Теперь твоей единственной и последней женщиной буду я, – довольным и уверенным голосом произнесла Ксантипа, – и я хочу, чтобы об этом знали все.

– Ты этого не посмеешь!

– Просто пойду в город и всем расскажу о нас. – Ксантиппа хотела еще что – то сказать, но, посмотрев на Софокла, от страха прикусила язык. Лицо старика стало белее бумаги, из глаз же сыпались искры гнева.

– Ты, маленькое развратное существо, придушу собственными руками! У меня сыновья, внуки, семья…

– Ладно, ладно, я пошутила, что, и шутить уже нельзя, а ты поверил, – на всякий случай Ксантиппа отошла в сторону на несколько шагов, так как на старика, действительно, было страшно смотреть.

С того дня беспокойство овладело душой Софокла. Порой ему казалось, что односельчане тайно следили за ним. Однажды из города приехал сын с невесткой. Софокл только что собирался выйти из дома, а при виде их смутился, как преступник, которого застигли на месте преступления, вел себя странно; супруги заметили это, но отнесли к чудачеству старика. Софокл только тогда и успокоился, когда проводил гостей назад в город. «Достаточно хоть одному человеку узнать про нас, и конец спокойной жизни. Разве заставишь афинян молчать? Слух в мгновение ока распространится по городу», – подумал старик.

Весь трагизм его положения заключался в том, что без Ксантиппы он не мог жить, и вместе с тем, было ясно, что эту историю не удастся долго скрыть от людских глаз. Страх и смятение овладели душой поэта. Девяностолетний старик влюбился в четырнадцатилетнюю девочку – кто такое способен понять, что скажут люди, как отреагируют сыновья? Возьмут на смех, проклянут, или в лучшем случае, объявят сумасшедшим. Поэтому он все больше избегал думать о завтрашнем дне, и как корабль без кормчего, слепо плыл по течению. Появление любого нового человека в деревне вызывало у него чувство беспокойства, и теперь он избегал даже соседей.

Ксантиппа всего этого не понимала, да и не хотела понять. Опасения старика вызывали в ней только раздражение, и Софокл очень скоро обнаружил, что его любимая – довольно язвительное и острое на язык существо.

– Вы только посмотрите на этого глупого старика, борода вся седая, а в голове ни крупицы мозгов. Софокл, ты просто смешон, очень скоро даже дети будут гнаться за тобой по улице, и бросать камни! Все будут смеяться над тобой, и показывать пальцем, даже носа не высунешь! И поделом тебе!..

Слышать все это для Софокла было невыносимо, так как осознавал, что она говорит правду. Девушка была юна и свежа, а он – испещренный морщинами старик. Она была веселая и жизнерадостная, он же – скучный и надоедливый. Вся жизнь девушки принадлежала будущему, для Софокла же это будущее осталось в далеком прошлом; и поэтому права была Ксантиппа, а не он.

Молодые, сильные и здоровые всегда правы перед старыми и немощными – это вечный закон жизни. Софокл понимал это, может быть, даже лучше остальных, и в душе был согласен с той мыслью, что он уже свое отжил, и теперь пришла пора платить за прожитую жизнь. Но природа подростка жестока, влюбленной женщины – тем более, и когда насмешки Ксантиппы становились невыносимыми, старик хватался за палку, и дрожа от ярости, гнался за девушкой, что делало его положение еще более трагикомичным.

В конце лета по городу прокатился слух, собравшиеся на Агору афиняне не верили своим ушам, и все – таки жадно ловили эту новость.

– Люди, представляете, оказывается, у поэта Софокла была любовница!

– Какая может быть любовница в его возрасте?

– Софокл жив еще, не умер?

– Живой он, да еще, какой живой: четырнадцатилетняя свежая девчонка у него в любовницах.