Дмитрий Быков - ЖД

– Анька! – залепетал Василий Иванович. – Живо домой, я кому говорю!

– Мне, мне говоришь. Пошли, что ли?

– Вот хитрая какая! – прошептал Василий Иванович. – Ты думала, я всех перебужу дома, да? Потому и дождалась, пока выйду?

– Умный ты, Василий Иванович, – уважительно сказала Анька. – Но я тоже, видишь, не совсем деревянная.

– Ну, попрощались, и хорошо. У меня сердце болело, что не попрощаемся. Иди давай, видишь – дождь сыплет?

– У меня зонтик есть, – сказала Анька, только сейчас вспомнив о зонтике. Все-таки ей было тяжело уходить из дома, и она только сейчас поняла, что уходит отсюда в последний раз. Ну, пусть не в последний, но в любом случае надолго.

Она раскрыла зонт. Василий Иванович попытался перехватить его, чтобы держать над ней и над собою, но рукоятка выскользнула у него из руки, и зонт ветром понесло по двору. Анька еле догнала его.

– Вот видишь, – сказала она, запыхавшись. – Куда тебя одного отпускать, такого-то? Я до Алабина твоего тебя довезу, а там и вернусь. Нельзя же, чтобы тебя ловили, как бродягу. Понимаешь? А когда ты со мной, ты не бродяга, ты как бы меня сопровождаешь к родне в Саратов. Нормально? У меня и адрес бабушки записан, я у нее гостила однажды.

– Вот хитрая, – повторял Василий Иванович, и его мокрое лицо умильно морщилось. – Все придумала, все рассчитала… Что ж ты храбрая такая, Аня? Ты же знать не знаешь, какое оно – Алабино.

– Я тебя зато знаю, – просто сказала Анька. – Пошли, Василий Иванович. Где Алабино твое?

– Под Белгородом, – прошептал Василий Иванович.

– Вот и хорошо. Электричками поедем, так безопаснее. Я и денег взяла.

– Ах ты! – умилился Василий Иванович, но тут же посуровел. – Твои же решат, что я взял.

– Не решат, – сказала Анька. – Я записку оставила. Ну, скорей, а то вдруг они проснутся.

В электричке Анька задремала. Народу почти не было, только хмурый парень напротив исподлобья смотрел на нее. Василий Иванович явно боялся этого парня и отчего-то все время поджимал ноги, пряча их под скамейку.

Анька не понимала, почему парень так зол и почему Василий Иванович его боится. Это был обычный пьяный парень. Ну, не выспался, возвращается из каких-то гостей… Сиплый голос машиниста сказал, что поезд проследует до Тулы со всеми остановками, кроме Силикатной и Покровского. Анька свернулась калачиком и впервые за ночь провалилась в сон.

Проснулась она от того, что кто-то на нее навалился и, сопя, пытался раздвинуть ей ноги. Со сна она не сообразила, чего хочет от нее парень, который теперь сопел ей в лицо чесночным духом и лез то под свитер, то в штаны.

– Ааааа! – заорала Анька. – Спасите!

Вся надежда была на Василия Ивановича, но на Василия Ивановича в таких делах, прямо скажем, надежда была плохая. Он топтался рядом, воздевая руки к небу, и причитал: «Ах! Горе-то какое! Ах, Господи, что делается! Анечка! Анечка, что делать-то!»

– Кнопку! – взвизгнула Анька. – Кнопку нажми!

Она знала, что в электричках бывает экстренная связь с машинистом, но знала и то, что от этой связи нет никакого толку, не бросится же машинист в вагон, оставив управление поездом; а бригад милиции в поездах давно не было – все были брошены на отлов ЖД в Москве, в которой никаких ЖД давно уже не было, да и кавказцы как-то вдруг исчезли, словно тоже решили поучаствовать в войне.

– Ааа! – орала Анька, и никогда в жизни ей не было так страшно. Холод наполнял ее, холод и ужас, от которого руки и ноги отказывались повиноваться. Парень был тяжелый, навалился на нее всем телом, грязным губастым ртом залеплял ее рот, и она содрогалась от страха и гадливости. Она плохо представляла себе, что будет, но понимала, что сейчас это будет, и будет неотвратимо, потому что помочь некому. Ночью в электричках всегда помочь некому.

– Ааа! – так же визгливо, по-заячьи, кричал со слезами в голосе Василий Иванович. – Анечка, детонька, что делается!

Он пытался хватать парня за руки, за скользкий плащ, – но тот ногой отшвырнул Василия Ивановича, и несчастный васька, пролетев полвагона, рухнул в проход.

Аньку спасло только то, что на остановке в вагон вошел рослый мужчина средних лет. Мгновенно поняв, что происходит, – часто, наверное, ездил в электричках, – он схватил парня за шиворот, поднял и без церемоний врезал в челюсть. Парень повалился, но тут же вскочил; новый пассажир встретил его ударом в нос. Парень понял, что дело нешуточное, и побежал. Пассажир погнался было за ним, но оглянулся – и понял, что помочь Аньке сейчас важней, чем настигать несостоявшегося насильника.

– Цела? – спросил он.

– Цела, – дрожащим голосом ответила Анька, кое-как прикрываясь растерзанным свитером.

– Что ж ты одна в поезде в такое время? – укоризненно сказал пассажир.

– Я не одна, – сказала Анька. – Я с дедушкой.

– Дедушка… Много толку от твоего дедушки! – сказал пассажир, вынимая термос. – На, глотни. Вставай, дедушка. Сам-то цел?

– Я-то цел, – пролепетал Василий Иванович.

– Василий Иванович, – сказала Анька, все еще дрожа. – Выйдем в тамбур…

Васька поплелся за ней. Светало. Рассвет был дождливый, мутный и серый. За окном тянулись сизые капустные поля.

– Что ж ты так, Василий Иванович? – сказала Анька. Она впервые разговаривала со своим васькой так резко.

– Анечка, – залепетал он, – я потому и хотел один… Одному мне не страшно, а с тобой что хочешь сделают… Что же я могу, Анечка? Я не умею этого, Анечка…

– Это что же, – догадалась она, – мне от тебя никакой защиты, так? Это, значит, мне тебя защищать?

– Зачем защищать, Анечка, – лопотал он, – мне-то что сделается…

– Эх, Василий Иванович, – сказала Анька со взрослой горечью в голосе. – Трудно нам с тобой будет, милый друг.

– Трудно, трудно, – закивал Василий Иванович. – Возвращайся, Анечка…

– Да куда уж теперь, – сказала Анька и пошла обратно в вагон – благодарить нового пассажира и пить кофе из его термоса. Она, впрочем, не забывала оглядываться на тамбур, чтобы Василий Иванович не сбежал.

Он и не думал бежать. Он стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и беззвучно шевелил губами. Анька ничего не слышала. Она пила кофе из жестяной крышки и со, стыдом чувствовала, что не может унять дрожи. Только сейчас ей стало по-настоящему страшно.

тихонько мычал Василий Иванович, обливаясь слезами. –