Элиф Батуман - Идиот [litres]

Это представлялось настолько невероятным, что мне даже на мгновение подумалось, не вообразила ли я его прежние слова. Но я просмотрела нашу переписку, и вот же они, его слова – ясные, как божий день:

Думаю, твой атом никогда не вернется ни к покою, ни к каше, ни к камню, ни к чему такому. Раз его соблазнили, назад дороги нет.

Соблазненный атом обладает энергией, соблазняющей людей, и с этим уже ничего не поделать.

Я призываю вас, слова, о мои звезды.

Без вас всё теряет смысл.

Потом я перечитала написанное им сейчас – что мне нужно покончить с сумасбродными и безумными мечтами, отказаться от разрушения и строить будущую жизнь. В смысле, я должна уйти, чтобы он смог строить будущую жизнь. В смысле: уйди и стань ничем. От подобного вероломства я не могла прийти в себя. Ведь не было никаких видимых причин.

Я сразу же написала ответ. Написала ужасные вещи, ужаснее придумать нельзя. Я обозвала его кинорежиссером. В конце вставила строчки из его прошлых писем, строчки, которые так тронули меня и от которых он сейчас таким непостижимым образом отрекся, а потом нажала на кнопку «отправить». Всё кончено.

На следующий день после моего девятнадцатилетия мать отвезла меня в аэропорт Кеннеди к пристройке «Пакистан Эйрлайнз». Это узкое временное здание с пыльными окнами компания «Пакистан Эйрлайнз» делила с «Эйр Поланд». Польский логотип представлял собой тощее, явно недоедающее существо, похожее на птицу. Я постоянно неправильно читала слова. «Доверяйте свой багаж только носильщикам в рабочей надежде». Всюду мерещился Иван. Высокая угловатая женщина с чемоданчиком, хромированная стремянка у сотрудника. Проход через службу безопасности напоминает умирание – то, как нужно всем сказать «до свидания», как от тебя остается лишь имя на листке бумаги, как сдаешь свои деньги, часы, обувь.

– Я так рада, что ты увидишь Париж, – сказала мать, и я заметила у нее в глазах слезы. Мать в Париже никогда не бывала, но туда ездила в юности моя бабушка и говорила потом, что это самое прекрасное место на земле.

Мне предстояло провести там две недели вместе со Светланой и ее школьными друзьями Биллом и Робин. Четвертый член их компании, Фред, неожиданно получил место для практики в «Меррилл Линче», и Светлана не хотела быть третьим лишним. По ее словам, я – единственный человек, которому можно предложить освободившееся место в самый последний момент, – единственная из ее знакомых, у которых всегда так.

– Будешь моей компаньонкой в путешествии, как в романах, – сказала она. – А в Венгрию можешь поехать прямо оттуда. – Мы все планировали остановиться у Светланиной тетки напротив Музея Орсе. Отец Фреда, валютный трейдер, купил нам четыре билета в эконом-класс самого дешевого трансатлантического варианта – первой части транзитного рейса до Исламабада компании «Пакистан Эйрлайнз». Светлана перевела билет Фреда на мое имя, и все дела.

Вылет задержали на два часа. Впервые в жизни оказавшись в международном терминале без сопровождения, я некоторое время бесцельно слонялась, читая в журналах свой гороскоп и заглядывая во все магазины. В «Брукстоуне» продавали «бесшумный фен» – если говорить по телефону, собеседник не догадается, что ты тем временем сушишь волосы. Когда дальше оттягивать уже не было смысла, я шагнула на движущуюся дорожку.

Гейт занимал отдельное стеклянное помещение, там – второй тур проверки на безопасность. В очереди к металлодетектору я смотрела через стекло, разглядывая толпу в поисках Светланы. Ее я не видела. Зато нашелся двойник Ивана – я видела их всюду, куда бы ни зашла. У этого – стрижка под ежик.

Пройдя контроль, я сразу увидела на вращающихся оранжевых стульях Светлану вместе с симпатичной, типично американской на вид парой.

– Селин! – воскликнула она, заключая мою шею в объятия и целуя меня в щеку.

– Селин! – Билл сымитировал ее интонацию, а потом тоже обнял меня и чмокнул.

– Я уже думала, ты не придешь, – сказала Светлана. – С тобой никогда не знаешь. А потом через пару недель получили бы от тебя письмо из Бразилии. Билл и Робин всё это время тыкали в разных девушек и говорили: «Наверное, она», и всякий раз это оказывалась супер-обычная девушка с хвостиком и в походных ботинках.

По дороге в туалет мы со Светланой прошли мимо двойника Ивана, тот стоял в какой-то очереди и беседовал с тонковолосой блондинкой.

Мы проходили достаточно близко, чтобы разобрать надпись на его футболке – «Математика, Гарвард, 1995–96», и дальше следовали колонки имен. Имя Ивана стояло в последней.

– О, привет! – сказала Светлана. «Иван» остался в прежней позе, а девушка обернулась.

– Привет, Светлана, – медленно, словно взвешивая что-то в уме, ответила она.

– Ты знакома с моей подругой Селин? Селин, это Эмери. Она тоже занимается русским, – мы пожали друг другу руки. У Эмери были очень синие глаза и бледное лицо, на щеках – по круглому розовому пятну. «Иван» повернулся к нам в пол-оборота. Если не считать ежик на голове, он сильно походил на Ивана – даже ушными мочками. Но Иван говорил, что уедет в Будапешт сразу после выпуска, а выпуск состоялся уже несколько дней назад. То есть несколько дней назад он вылетел из Бостона в Будапешт. Следовательно, сейчас он никак не мог лететь из Нью-Йорка ни в Париж, ни в Исламабад.

– Мы идем в туалет, – сказала Светлана.

– Ага, – произнесла Эмери тем же задумчивым тоном.

– Я так разбита. Словами не описать, – сказала Светлана, как только дверь уборной захлопнулась за нами. Через неделю после окончания занятий Робин, лучшая Светланина подруга, куда-то уехала, и Билл ежедневно наведывался сыграть с отцом Светланы в шахматы и в теннис – он любил соревноваться, к тому же Светлана – задолго до его романа с Робин – испытывала к нему сильное физическое влечение. Светлана шагнула в кабинку, и я услышала звук задвижки. Поздно вечером в машине Билл сказал ей что-то жутко обидное. Из кабинки Светлана повторила мне его ужасные слова.

Унитаз издал предсмертный рык. Светлана вымыла руки и взяла три бумажных полотенца.

– Саша управляется с ним лучше всех. «Билл, – говорит она, – ты должен сейчас же прекратить эту аутоэротическую болтовню», – она тщательно вытерла руки и выбросила полотенца. – Как тебе Эмери? Она почему-то производит на меня очень сильное впечатление. Она выглядит в точности как я представляю себе Надю – Надю у Андре Бретона. Я однажды видела, как она очень медленно идет по Данстер-стрит под проливным дождем и без зонтика – красивая и промокшая до последней нитки. Естественно, поскольку я это я, у меня были и плащ, и зонт. Зонтом я хотела с ней поделиться, но она всякий раз отступала в сторону. С волос и с одежды у нее текло, всё прилипло к телу – и эти огромные голубые глаза на худом лице. Тогда она мне и сказала, что едет в Париж.