Борис Житков - Очерки

И вот, читая эту книгу природы, теребя старину, жадно вглядываясь в новое, когда голова полна догадок, когда фантазия человека разогрета, человеку вдруг захочется самому вписать свои строчки. Самому сотворить то, что веками, тысячелетиями неустанно и медленно делалось в природе.

Человек решился на смелые опыты.

И что же оказалось? Оказалось, что все: каждое семечко, каждый лист, всякое яйцо птицы — все это как книга, в которой можно листать страницы назад. Как виноград, вот этот вкусный, сочный виноград, он в своем семени сохранил ту дикость, из которой вышел. Оставьте его и поверните страницу назад, и вы увидите, чем он был, пока за него не взялся человек. А может быть, можно повернуть и дальше?

В самом деле, не заключена ли в этой виноградной косточке вся история винограда? Не могу ли я заставить ее сбросить двадцать тысячелетий прочь и родить мне хоть через тридцать лет то, чем был виноград назад тому миллион лет? Хоть под колпаком, в теплице или в леднике? Я хочу развернуть и прочесть все, что написано в этой таинственной косточке, я хочу разделить все примеси других растений, если виноград — ублюдок, родившийся в веках из тысячи смешений!..

И тут действительно может закружиться голова над этой старинной книгой природы.

Человек сейчас сам старается писать в ней. Может быть, пока еще каракулями, но все уверенней и уверенней становится его рука.

Он подслеживает за природой и пытается то же делать сам: сам опыляет цветы, сам переселяет насекомых, и, чтобы победить древесных вредителей, человек, как будто вражеский десант, привозит из-за моря их врагов. Он сгоняет в одно стадо разных зверей, от которых хочет получить новое, смешанное потомство. Он расселяет новых эмигрантов в неведомые им страны: виноград и персики в Воронеж, зебру на Украину — и, чтобы они не погибли в непривычной стране, делает помеси с туземцами.

Человеку во что бы то ни стало хочется узнать, как и откуда взялось то, что сейчас есть в природе, и, узнав это, самому писать эту книгу дальше.

Тогда — кто знает! — он создаст полярные пальмы и рассадит в Сахаре сосновый бор.

Природа сама намекает и подсказывает это: смотрите, среди лиан, обвившихся вокруг пихты, и дикого винограда по снегу на морозе ходит тигр Уссурийского края.

А кто знает: не возродим ли мы из живых еще теперь дальних родственников саму птицу дронт?

И вдруг среди жаркого июльского дня ударил бы крещенский мороз! Мороз лютый, железный, градусов этак на тридцать. Без всякой пощады вдруг стал бы он посередь лета и всех застал бы, кто в чем был.

Ого! Люди живо бросились бы по домам и стали бы отрывать из-под спуда зимнюю одежду, и повалил бы дым изо всех труб. А тут за морозом снег, настоящий, январский, со скрипом, навалился бы периной в полметра толщиной…

С треском облетели бы наземь ветки с деревьев, не успевших сбросить свой лист, — столько бы насело в листве снегу, и эти ветви, как палый лист, валялись бы вокруг дерева, и только голый ствол торчал бы с обломанными по локоть руками. Но морозу мало и этой казни — он жмет и этот ободранный ствол, он застал в нем воду, заледенил ее, и вот как пальба прошла по лесу, будто встретились в нем враги и бьют из тысячи ружей друг в друга. Это лед внутри дерева рвет его на щепы, и с выстрелом лопается древесина.

И вот на месте кудрявых деревьев, что весело шумели на ветре, — мерзлые щепки. Они стоят еще высокой охапкой, но они скоро развалятся кучей. Насмерть, навсегда раскрошил мороз весь лес, чтобы не было и памяти о нем вовеки.

А вот заяц, серый зайчишка, мечется по белому снегу. Он ищет, куда бы забиться. Он, как жук в сметане, виден издали и с высоты жадным хищникам — орлу и коршуну, хитрой сове и лисице. Заяц обеспамятел, он хочет зарыться в снег, уйти под землю — он гибнет: его ловит и рвет хищная птица. Не успели переодеться куропатки — им не слаще, чем зайцу.

Трава застыла в своем цвету, не успев кинуть в землю посев для потомства. Заледенели все, кто думал спасти свою жизнь в земле: и луковица тюльпана, и огородный лук — все, все погибнут. Они застекленели на морозе, им никогда не опомниться, им больше не жить на свете.

А снег, как копотью, усыпан жучками, и ветер, как обрывки бумажек, катит мертвых бабочек по гладкому насту. Нет, их больше никто не увидит на свете: они не успели приготовить потомства себе на смену. А вот их замело снегом. И птица в поисках пищи не видит ни мошки, ни ягоды. Птицы стаями, как вспугнутый рой мух, взлетели над мертвой землей, где погибли их дети, и носятся, не зная, куда лететь. Как дождь из тучи, падают на белый снег замерзшие на лету ласточки, и трупами усеян весь путь их бегства. Галка мечется, скачет, ныряет в снегу. Ее застал врасплох мороз, она чует, что околеть ей без запаса на лютом морозе.

Медведь скребется. Он хочет раскопать мерзлую землю, крепкую, как чугун. Змеи свернулись стальными пружинами, и вот уже в их сердце лед — не проснуться и им. Еще не зажиревшие рыбы мечутся в водоемах: холодная вода падает сверху, как ледяной дождь, и рыбы чуют беду и у себя под водой.

Так мечтает мороз: «Ох, дайте только напасть врасплох… Я б…»

Да, ты бы, конечно, не хуже огня. Да шалишь, дай вперед валенки натянем.

У слона в зоологическом свой особый дом, он один в своем помещении. Нет, впрочем, не один, а со сторожем. Да и не сторож он ему, а товарищ. Слон без него часу провести не может: чуть ему скучно или надо что-нибудь, слон сейчас же звонит. Только не в звонок. Слон расшатал одну стойку в клетке (а стойки здоровые, в руку толщиной, железные!). Стойка эта хлябает и бренчит. Вот слон возьмется хоботом за эту стойку и трясет, бренчит стойкой — это он своего товарища зовет: пить ему дай, сена принеси или убери за ним. А то просто скучно стало — так поговори с ним. Сторож так к нему привык, что ему кажется, будто слон хорошо по-русски понимает.

— Вот мы говорим, а она (это слониха) слушает: знает, что про нее.

А слониха достала где-то хворостинку и сует в хоботе — возьми. Сторож не берет, спиной поворачивается.

— Смотрите, — говорю, — как тянется, возьмите.

— Ладно, — говорит сторож, — знаю, хитрость одна. А взять хворостинку, так потом за это дать надо что-нибудь. Картошки, например.

Но слониха так настойчиво совала хворостинку, что пришлось взять.

Достал сторож картошки — слониха уж хобот вверх закинула и рот раскрыла. Накидал ей туда сторож картошки, как дров в печку. Жевнул слон раз — и готово, это ему на один зуб. Потом ухватил клок сена и снова тычет через решетку.

Сторож сказал строго:

— Брось!

И верно — поняла слониха, бросила сено на пол. А через минуту новый клок тянет.