Илья Бояшов - Повесть о плуте и монахе

– Комиссаров не обманешь – коль спрячем что, все равно ими отыщется, так уж лучше один разок досыта нагуляться!

Завыл тогда и Алешка. Его спросили:

– Отчего ты, глупой, льешь слезы? Тебе-то что, беспорточному? Ешь и радуйся!

Покаялся плут:

– Всех я дурю, обманываю, но есть то, что и мне обмануть никак невозможно!

– Что же это?

Похлопал Алешка по своему набитому животу:

– Вот что неподкупнее всех комиссаров! Как ни дури его, ни уговаривай, нынче успокоившись, назавтра уже погонит меня на пропитание! Его-то не обмануть, не усовестить… И не набить впрок!

Так, уставившись на столы, ломящиеся от угощения, не в силах больше проглотить ни кусочка, ревел белугой.

Монах в то время оказался заживо погребен в черной яме – примерзал он к стенам, покрывался инеем. Вода при дождях доходила до горла узника. В том каменном мешке даже крысы бегать не отваживались. Охранники наклонялись иногда над ямой:

– Сидеть тебе здесь до самого коммунизма!

От цинги шатались зубы монаха, пухли десны – но не слышно было от него ни стона, ни жалобы.

Один охранник слюбопытничал:

– О чем, монашек, думаешь? Что утаиваешь?

Монах отвечал:

– Не за телом моим немощным поставили тебя приглядывать? Карауль живот мой, но не душу! Душа – не забота тюремщиков. Ей разве прикажешь остаться подле костей?

А плуту на базаре повстречался торговец, поклявшийся бочонок пива выставить тому, кто скажет – что дороже всего на свете.

Собралась возле бочонка толпа. Выбрался из нее покалеченный красноармеец:

– Самое дорогое на свете – счастье простого люда! Не пожалел я самого себя ради этого счастья. Вот пробита голова, и нога прострелена, от руки осталась культя. Не дорога заплачена цена?

Вмешался тогда один нищий:

– А по мне, быть безногим, безруким, были бы великие деньги! Как большевики за счастье не сманивают, нет ничего дороже золотишка. На том земля держалась и держится!

Засмеявшись, Алешка сказал:

– Ну, это вопрос не заковыристый. Откупорьте бочонок – покажу вещь самую дорогую, дороже ее ничего нет!

– Где?

– Да вот, у меня за пазухой. Стали его спрашивать:

– Какая она? Большая или малая? Плут ответил:

– Лучше, если много ее, но и малая часть плоха не будет. Но, поистине, чем ее меньше, тем она дороже. Отдадут за эту вещь все монеты, все драгоценности. Готовы отдать за нее и великие дела! На ней до конца землица и держится!

– Что же это? Показывай! – закричали нетерпеливые.

Полез Алешка за пазуху и вытащил краюху хлеба:

– Вот за что готовы отдать сокровища. Видывал я – и душу за это отдавали без жалости!

Все радостно кинулись к бочонку, поддакивая вслед за плутом:

– Правда твоя! Нет ничего дороже того, что носишь ты за пазухой!

И полилось пиво в истосковавшиеся глотки.

Монаху в глубокую яму тюремщики бросили заплесневелый сухарь. Один сказал другому:

– Посмотрим, как вопьется в него. Будет грызть цинготными зубами, выпадут и последние.

Монах к подачке не притронулся. Тогда сказал один охранник другому:

– Никак оставил бренный мир монашек и воспарил, как грозился? Не может быть такого, чтоб не набросился на еду. Пошевели-ка его палкой!

Опустили в яму палку и ткнули сидящего. Из темноты, из тюремного смрада ответил яростно:

– Коли хлебом единым питался бы человек, возликовал бы Рогатый!

Ему кричали сверху:

– Жри – не ровен час, подохнешь! Был непреклонен упрямец:

– Жив, жив иным человече!

Пока сидел праведник, Алешка-плут все колесом ходил! Был он уже ражим мужиком, и хоть волосы и курчавились, проглядывала уже на голове лысина, прятал он улыбку в рыжие усы, хмельные глаза его на все глядели с прищуром.

Прибыв в один город, удивился пройдоха песням да пляскам. И спрашивал кабацких завсегдатаев:

– Что у вас за веселье играется? Как ни иду по улицам, слышу частушки, как ни пройду площадь – заливаются гармоники!

Ему ответили:

– Ты что, не знаешь о том, что сама наша власть наказывает? Решено повсюду высушить слезы, хватит, наплакались! Идем к новой жизни с прибаутками, с песнями!

И правда – плясали повсюду обыватели. Оркестры по улицам нажаривали польку-бабочку, во всех дворах заливались гармоники, повсюду постукивали умельцы деревянными ложками, распевали во все горло частушки, присказки да приговорки голосили, повизгивали румяные девки:

Вторили девкам приодетые, причесанные мужики:

Заливались хоры по тупикам и проулочкам:

Сам комиссар, местная власть, покрикивал, разъезжая повсюду:

– Давай, поспешай, ребятушки! Славим дружно новую жизнь, поем поприветливей, чтоб отсюда докатилось до самой Москвы наше молодечество! – И приказывал чаще ударять в ложки, бойчее поддавать гармоникам и балалайкам. Жители старались – и старухи дедам помогали, подхватывая:

Увидел плут, как хоронили в том городе покойников: впереди выкатывались ложечники с гармонистами, вприсядку пускаясь перед процессией, рассыпая удалую дробь по коленам до самого кладбища. Следом гуляли, распевая, провожатые, приказано было лепить румяна на самих усопших, с тем, чтобы даже их вид был праздничным. Сама же дорога на кладбище сделалась в городе самой развеселой – дня не бывало, чтоб не свистели по ней соловьями, не заливались жаворонками. Так все гремело и веселилось; кузнецы распевали, поколачивая долотами, бабы приплясывали за базарными прилавками. Приплясывал и пройдоха:

– На что была на Руси удивительна прежняя жизнь, но такого и при царе не удумали – провожать покойничков под балалайки. Ай да Веселия – неужто до нее добрался?

Загулял и он нешуточно. Когда говорили ему, чтоб попридержал свой язык, отвечал со смехом:

– Где это видано, чтоб крутили чекисты руки у пьяного гуляки? Где видано, чтоб пьянчужке вырвали язык за его брехню? Бойтесь вы, сторонящиеся гулящих людей! Страшитесь вы, шарахающиеся от кабаков – они же место безопасное на Руси. Что возьмешь с бесштанного теребня – веселье на душе его, и забывает о грешной землице, все по небу перебирает ногами. Кто же с таким гулякой схватится? Всплакнет он лишь оттого, что опустел штофик, разбилась бутыль – об этом лишь и печалится! Любят у нас беспорточных гуляк – лишь их языки и развязаны. Не опора ли новой власти кабацкие гуляки? Проживет разве без них Веселия?