Илья Бояшов - Повесть о плуте и монахе

Зашлась в плаче матушка, кинулась искать любимого сынка – но не нашла нигде: ни во дворе, ни на улице. И плакала, возвратившись домой, о нем убивалась.

Беспутный же сынок как ни в чем не бывало бежал к дурачку Теле, который один слонялся за околицей. Дурачок дружку обрадовался.

Смастерил плут дудочку-свирельку и сидел под березой – далеко отсюда были видны леса и поля и убегала вдаль дорога.

Играл на дудочке расторопный Алешка, а дурачок отплясывал.

А малой пел:

Горя ему было мало!

Зимою два слепца застучали в ворота Алешкиного дома. Били по воротам слепцы клюками:

– Подайте людям замерзшим, слепеньким да бедненьким.

Переговаривались, закатив невидящие глаза к небу:

– Чуем, спускается кто-то с крыльца. Спешит-поспешает добрый человек с хлебцем, с копеечкой. Стучит добренькое его сердечко, готов убогим подать на здоровье!

И еще прислушались:

– Не малое ли то дитятко? Не скрипят ли по снегу шаги самого ангелочка-херувимчика?

Плут отвечал утвердительно:

– Не иначе, спешит к вам херувимчик! И захватил с собою две сосновые чурочки:

– Вот вам хлебушко, застывший с мороза. Ничего, разгрызете, зубы-то вам Господь еще оставил!

И совал им железку:

– А это рублик вам от нас с папашею. Пошли те несолоно хлебавши – плут же над ними хохотал:

– Как вам хлебцы? Как рублик подаренный?

Узнал про то батюшка, накинулся на сына:

– За что обидел калик? За что смеялся над перехожими?

Алешка ответил:

– Уж больно они стонали, мне спать не давали! Да и то – отчего по моим воротам стучали клюками? Отчего на мой двор заходили убогие? Может, еще и в мою избу впустить оборванных? Уложить на полати? И то, батюшка, не много ли мошенников шляется, не многие ли убогими выставляются?

Вскричал тогда батюшка:

– В кого ты такой бессердешный, насмешливый? Благонравие должно быть в тебе! Иначе пойдешь кривой дорожкой, обрывистой тропкой… Разве благонравный отгоняет странников, смеется над убогими? Разве шастает с утра до вечера, огорчает родителей? Благонравие в тебя войти должно!

– Ах! – закричал тут сынок, хватаясь за горло.

Всполошилась матушка:

– Что с тобою, дитятко? Не поперхнулся ли? Не задавился?

– Нет! Не иначе в меня благонравие входит! Не проглотить сразу, вот я и поперхнулся! Вот теперь, чую, проскользнуло. Сидит теперь внутри меня благонравие…

И поднял ногу.

Вознегодовал отец. Объяснил ему непутевый сын:

– Благонравие-то в меня вошло, а дурости не осталось местечка. Вот она и выходит с треском!

Сокрушаясь, добавил:

– Видно, сильно дурость моя благонравию не понравилась!

Только его и видели.

Пришла масленница. Плут сказал:

– Хочу в город с папашею! Охнула матушка:

– Куда тебе, малой тростиночке, в город? Затопчут тебя на ярмарке. Украдут цыгане! Потеряешься – не отыщем.

Отец же решил:

– Хватит ему бездельничать! Пусть попривыкнет к работе. Не век сидеть ему возле твоего подола.

И запрягал лошаденку. Приехали в город, на площадь – всюду гуляла ярмарка. Отец наказал малому:

– Пока я товар раскладываю, никуда не отлучайся. Иль не слыхал, цыгане хватают малых? Иль не слыхал, как топчут детей в базарной толчее? Я же за послушание куплю тебе калач!

Не послушал сынок. Крутились неподалеку медведь с мужичком. Очертив круг по снегу, говаривал мужичок старому мишке:

– Ну-ка, Емельяныч, покажи нам, как солдатушки маршируют!

Косолапил мишка с палкой на косматом плече.

– А как девки в зеркало смотрятся? Принимался медведь показывать девок, язык высовывая, жеманясь и прихорашиваясь.

Алешка пробрался под ногами глазеющих, прихватив с торговых рядов жгучего перца. Когда мишка на публику попятился задом, сыпанул ему незаметно под хвост. Поднялся Емельяныч на задние лапы, заревел и кинулся в толпу – сделалась великая толчея, все бросились на ряды, топча товары, смахивая лавки, – мчался медведь, опрокидывая барышень и городовых, – вмиг разбежалось гулянье.

Долго бродил безутешный отец, спрашивая приставов да околоточных – не видел ли кто мальчишку, шустрого и вихрастого. Перекрестясь, влезал в балаганы – не там ли он глазеет на представления. Надеялся и на каруселях сыскать сорванца. И горевал – как без сынка вернется домой, что скажет своей жене.

В то же самое время на другой площади зазывал, кривляясь, беспутный Алешка народ в палатку:

– Не пожалейте, господа, копеечку! Прокачу вас вокруг всего белого света!

Рядом стоял и хозяин палатки, старый цыган. Находились ротозеи – маленький плут хватал за руку любопытного, заводил в палатку, где было пусто, лишь на столе горела свечка. И обводил вокруг того стола. Посетитель оказывался на улице озадаченным. Алешка же вновь верещал, приманивая бездельников, звенели копеечки за пазухой у малого, цыган, между тем, потирал руки, время от времени принимался мальчишка напевать да приплясывать:

Зрители толпились и, дивясь на его возраст, смеялись частушкам. Так, вместе с новоявленным товарищем-цыганом дурачил он народ!

А когда уже выплакала все глаза матушка, и отец готов был пойти в церковь на помин души малого – плут появился. И щеголял в сапожках, в поддевочке, в кулаке зажимал золотой, а в карманах звенели пятаки, свисала цепочка от серебряных часов. Где пропадал, матушке с отцом про то не сказывал. Кинулась к сынку обрадованная матушка, не дала своему мужу вымолвить и слова. Лучшее тащила на стол, приготавливая ненаглядному.

А нарадовавшись, сказала:

– Пусть грех то великий, такое желать своему сыночку, но нет моих сил более терпеть, ждать, где он, что с ним, с дитяткой! Ах, лучше был бы мой сыночек слабеньким да болезненным – всегда бы находился рядом! Я бы его укутала, кормила, поила, прижала к груди своей. Я бы его убаюкивала, пела бы ему песенки – никуда бы от себя не отпустила!

Но не удержать ей было пройдоху – стучал уже Теля-дурачок в окна, призывал Алешку бежать на болота, в подлески, к ивам, к орешнику.

И убежал Алешка к болотцам – за новой свирелькой.

Сынок же блудницы жил больше в трактире, чем в избе.

Был он с рождения слабенький да молчаливый – никто не слыхал его голоса. Те, кто смотрел на младенчика, говаривали с убеждением:

– И года не пройдет, похоронит потаскушка своего сына!

И добавляли:

– То еще будет ему избавлением! Мать часто забывала сынка на трактирных столах. Лежал он посреди бутылей, в табачном дыму. Она и не спохватывалась! Когда приносили ей забытого младенца, так радовалась его появлению: