Lena Swann - Искушение Флориана

Каким горячим потом стыда отливались теперь, на вершине страшного и тяжелейшего сегодняшнего дня, Флориану эти его «мир прекрасен!», «богозданен!» и «гармоничен!», которые он несколько раз, в запале спора, прокричал год назад! Боже мой, Боже мой, да, да: ровно год назад — вот так же, как сейчас, был конец июня — те же цветущие липы, вся в белоснежно-малиновом цвету ежевика в парке у пруда, когда в начале спора гуляли с Панайотисом! Вот он мне сегодня, Господи, от Тебя и ответ… Вот он и ответ… И та же рано выгоревшая, по праву ближайшей к небу, крошечная полянка — тонзурка, с венцом порыжевшей примятой соломы — вот здесь, на этом же самом месте, на вершине холма! Где после разразившегося спора-скандала, ровно год назад, Панайотис вдруг тихо, и с какой-то особой, дрогнувшей бережной ноткой в голосе, сказал:

— Ну, значит, еще не время тебе знать. Когда и если придет время, ты от этого знания закрыться не сможешь. Но только знай, что чем ближе ты к осознанию правды будешь подходить, тем сильнее на тебя будет атака врага, который бросит все силы, чтобы тебя до правды не допустить, будет использовать все методы.

В августе прошлого года Флориана отправили на восьмимесячные курсы в Рим — а колокольный звон римских улиц так умащивает душу, что все эти тревожные споры забылись быстро; в Лондон вернулся Флориан уже только после Пасхи, и даже как-то и не заметил, что Панайотис куда-то исчез, — или это он сам, Флориан, куда-то исчез? — что так много месяцев они не созванивались — и даже не встречались случайно на улице — что прежде происходило с внятной регулярностью неслучайной судьбы — как, собственно, и всё его знакомство с Панайотисом. Безумно странно Флориану было сейчас осознавать и то, что сам он, за все эти месяцы в Риме и даже после возвращения назад в монастырь, — пока они не виделись и не созванивались, — на фоне сцены жизни, загроможденной ежесекундно с грохотом вносимыми и уволакиваемыми громоздкими потрясающими воображение декорациями и звучными драмами то и дело выбегающих из кулис неожиданных актеров, хватающих тебя за руки и требующих от тебя внимания, — ни о Панайотисе, ни о том годичном споре, ни разу даже и не вспоминал! А вот сейчас Флориан, казалось, полжизни бы отдал, чтобы немедленно поговорить с Панайотисом обо всех ужасах сегодняшнего дня! Йотис, Йотис, как мне нужна сейчас твоя борода! Знал он этого грозно-красивого, антично-черноволосо-кучерявого длинноволосого грека c большой роскошной бородой и удивительно выгнутыми виньетками бровей и черных усов, настоящего монаха долгой Афонской выдержки, — уже года четыре — а казалось: старый, старый дружище! В первый раз Флориан увидел его в месте почти комичном — до того неподходящем для дружбы двух монахов: в маленьком магазинчике Benetton на кривой гористой улочке у метро, меж других, столь же пестрых низкорослых магазинчиков. Флориан рассеянно проходил мимо и вдруг невольно застыл: какой-то ярко-красивый человек в черной рясе, перед входом в Benetton, остановился и крепко осенил себя крестным знамением, — и только потом вошел в магазин. Любопытство Флориана не дало ему уйти, и, чувствуя некоторую неловкость что подсматривает (и одновременно радуясь, что в тот день оделся в штатскую одежду — как часто делал из скромности, не желая привлекать внимание в толпе), он во все глаза глядел через стеклянную стену магазинчика — что же будет дальше. И вдруг — как вспышка: к монаху кинулись в магазине со всех сторон, из-за стоек с одеждами, мальчики и девочки, тинэйджеры, продавцы Бенеттона, в форменных маечках и джинсах — бросились ему на шею с объятиями! Всей охапкой! Как бы ни любили Флориана прихожане в общине, — а вот этой удивительной, неподдельной вспышке любви он чуть-чуть позавидовал! Но, улыбнувшись, пошел все-таки дальше по улице своей дорогой, застеснявшись подойти познакомиться. А на следующий же день (будто судьба и впрямь не давала ему от намеченного знакомства уйти) Флориан встретил того же монаха в месте еще менее каноническом: в супермаркете. Флориан, налегке зашедший купить для кухни, в помощь кривой Ане, израильской органической картошки, увидел, как монах, всё так же в рясе, катит перед собой пустую металлическую магазинную тележку — а вверху тележки, прямо перед ним, в том удобненьком супермаркетовом пюпитре, где домохозяйки специальным металлическим зажимчиком закрепляют всегда список необходимой для покупки жратвы, был зажат небольшой заламинированный лист, размером с растопыренную ладошку, с каким-то греческим текстом. Флориан сначала подумал, что это список покупок, распечатанный на компьютере (тем более что монах, как он заметил, катя перед собой тележку, проходя между стеллажей с едой, всё время в этот лист заглядывает, явно как будто сверяясь с ним, и что-то даже, одними губами, беззвучно из этого листа на ходу зачитывает), — потом Флориан сощурился — и издали разглядел, что лист-то под ламинатом — старинный, пожелтевший, в нескольких местах на полях продранный и протертый. Флориан изумился и было попробовал, догнав монаха, в толпе покупателей, незаметно, подсмотреть, что в тексте; но в греческом, не в пример латыни, он был не очень силен, и так, на бегу разобрать было невозможно, — Флориан сдался, улыбнулся, попросил у монаха извинения, представился — и, без обиняков, признался, что шпионил за ним уже и вчера, и что сейчас вот просто умрет вот тут на холодном полу супермаркета от любопытства, если не узнает, что это за лист покупок.

— Так это же первый лист первого письма апостола Иоанна! — запросто сообщил Панайотис. — У меня просто Евангелие старое, которое я когда-то собственноручно благословил в Иерусалиме в Храме Воскресения, на Гробе Господнем, — так поистрепалось, из-за того, что я его всегда и везде с собой носил, что страницы вылетать начали. Мне пришлось выбирать, что главное — чтобы с собой носить какую-нибудь одну страничку! Выбрал быстро! Здесь же, в этом тексте — ДНК Бога! «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы!» Это же самая главная фраза во всем Новом Завете! По этой фразе — даже если все остальные тексты потеряются — как по ДНК можно восстановить Бога — и отвергнуть всё, что Богом не является, а только притворяется! Я никогда не устану удивляться: как мы, грешные люди, ущербно устроены — сколько бы я ни читал этой фразы — а потом отвожу глаза, смотрю на мир — и такая белиберда сразу в голове! Поэтому я всегда эту фразу с собой ношу. Как только мир глаза и мозги затуманит — раз, прочитал — противоядие работает! Особенно в магазинах! Ненавижу магазины! У меня сразу паническая атака начинается, когда я эти кошмарные ряды еды вижу! А эти чудовищные смертельно холодные морги мясных отделов в «Маркс энд Спэнсэр», через которые они заставляют тебя проходить чтобы попасть во фруктовый «рай»! Здесь же нужно в специальных тулупчиках ходить, чтобы и самому заодно не околеть! — поёживался Панайотис и держал в руках заламинированный лист так, словно он об него грел руки. — А вот здесь — видишь, брат! — вдруг с удивительной улыбкой добавил он, — …на другой стороне листа — вторая по главности фраза: «Не любите мира, ни того что в мире: кто любит мир, в том нет любви Божией. Ибо всё что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Бога, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». Никогда не споткнешься, если это читать всегда будешь!