Lena Swann - Искушение Флориана

— Если тебе интересно знать, с кем сбежала Мария — так она сбежала с Давидом, — вдруг каким-то отстраненным голосом произнес с противоположного конца стола Дьюхёрст, не меняя выражения лица и не двигаясь.

Флориан подумал на секунду, что он ослышался (округлая игра эхо с покатых сводов! Бильярдно-шуршащие откаты звуков!), или что речь идет о каком-то тёзке, но Дьюхёрст тут же прибавил:

— Да-да, с моим сыном.

— Ты… Ты пьян, Дьюхёрст! — еле выговорил от потрясения Флориан. — Фантазии… глупые дикие фантазии! Что ты себе напридумывал с горя! Перестань!

— Я бы никогда в жизни и не подумал такого… — каким-то странным, как будто бы и не пьяным даже, а трезвым голосом по-деловому сообщил Дьюхёрст с такими же застывшими глазами. — Давид позвонил мне вчера вечером… Из Портофино — фу… пошлость… могла бы уж какой-нибудь город поинтересней… кич, пошлость! Она соблазнила его, обманула, соврала что любит его, уговорила бежать, — подговорила соврать мне за неделю до ее исчезновения, что якобы он едет с друзьями в какое-то путешествие, на его машине, — он с ней встретился тайком уже за границей после ее побега, устроил ей шикарное путешествие, за которое она выпотрошила из него побольше денег, а потом она заманила его в Лигурию — у нее, видимо, были наготове там приятели, — ночью, в какой-то маленькой подозрительной гостинице, она его напоила, и вдруг вышла из номера, сказав, что на рецепции забыла косметичку, в которой у нее якобы какие-то таблетки от головной боли, куда-то вдруг пропала, а к нему тем временем ворвались в номер, напали на него, и избили, засунули кляп в рот, отняли у него все деньги, карточку, к которой она знала код, все дорожные чеки, которые он с собой взял, ключи от его феррари… А его оглушили, привязали к кровати липучей лентой для посылок… Зачем? Зачем ей это всё? Я не понимаю, что за дешевка?! Когда его освободили вселившиеся на следующий день в соседний номер гостиницы жильцы, после того как он пришел в себя и начал мычать и колотить ногами по деревянной столешнице кровати, и он, позже, прямо из полиции, побежал по городу ее разыскивать, в порту ему сказали, что ночью видели ее отплывающей на яхте! Фу, пошлость… Автомобиль его исчез, разумеется…

Дьюхёрст выглядел совершенно спокойным — и Флориану даже не верилось, что миг назад профессор произнес это страшное известие. Но Дьюхёрст, помолчав, вдруг добавил:

— Мальчик позвонил мне совсем растерянный. Попросил выслать денег ему на обратную дорогу. Знаешь… Я даже рад, что всё это, наконец, разрешилось, что я всё знаю. Я не сержусь на него. Я всё понимаю: это всё естественно — молодые должны влюбляться, старые должны умирать! Это всё естественный ход вещей — я понимаю ее, почему она изменила мне с моим сыном… Это всё естественные природные вещи!… Нет-нет, я даже совсем не расстраиваюсь, ты не думай! Так устроен мир, это естественно…

Флориан вдруг встал в полный рост и, смотря куда-то мимо Дьюхёрста, как будто бы сквозь него, медленно произнес:

— Прочь! Не сметь! Не сметь клеветать! Не сметь! Заткнись!

Дьюхёрст, с которого как будто бы разом сдуло хмель, вскочил тоже, неловко, быстро выбираясь из своей лавки, бросился догонять Флориана.

Но Флориан уже прорывался к выходу из бара: вот лестница, вот забитый желтыми пивными кружками с руками от людей коридор у сортира, — а! вот, наконец, выход наружу, в садик, — душистый табак, накрытые белыми скатертями высокие коктейльные круглые столики, маячащие офисные брюки и белые и ярко-светлые короткие подола платьев с торчащими из них конскими мускулами спортивных лодыжек на тонких, как шило, каблуках.

Завязнув в подвижных орущих баррикадах веселящейся плоти вокруг, Флориан все никак не мог понять, как же выбраться на улицу, прочь отсюда, и когда пошел было в том направлении, откуда, как он помнил, он сюда, вроде бы, пришел, — то уткнулся вместо выхода в какую-то высокую крашенную в зеленый деревянную выгородку — всю увитую цветами, — которой, как Флориан мог бы поклясться (если бы клясться не было нельзя), здесь, на пути, когда они с Дьюхёрстом входили всего десять минут назад, — не было.

Нагнавший его Дьюхёрст тоже преградил ему дорогу, встав перед цветастой деревянной ширмой, схватил его за талию, принялся что-то объяснять, пытаясь не отпустить, но с Флорианом вдруг случился как будто бы нервный припадок.

— Не сметь! Заткнись! — заорал он вдруг так громко, что какая-то девушка в белом платье впереди, вальяжно стоявшая возле цветочной ширмы, выронила из руки на асфальтовую дорожку бокал с шампанским, не разбившийся, а покатившийся дальше кривой юлой. Флориан, не обращая никакого внимания на испуганно застывших вокруг людей с выпивкой, счистив с себя руки Дьюхёрста, смотря опять куда-то как будто сквозь него, мимо него, в направлении ширмы, орал, — при этом делая таки взмахи правой ногой, как будто бы мощно наотмашь пинал кого-то сандалием: — Не сметь клеветать! — пинал и прогонял кого-то невидимого Флориан сандалием. — Нет, не Бог сталкивает старушек со ступенек! Нет, не Бог четвертовал святых, сжигал их на кострах и скармливал их живьем зверям в цирке на потеху публике! Нет, не Бог заколачивал гвозди в ладони Христа на кресте! Нет, не Бог придумал смерть и похоть! Пошел прочь отсюда, гадина! Заткнись! Не сметь клеветать на Бога! Нет, не Божья воля царит в твоем гнусном мирке! Весь твой мирок — это клевета на Бога! Не сметь клеветать на Бога! Пошел прочь от меня!

При самом мощном взмахе ноги и пинке, правый сандалий Флориана, недозастёгнутый в монастыре днем как следует, вдруг сорвался с ноги, отлетел, и увесисто вмазал с грохотом в цветочную деревянную выгородку и пробил ее насквозь, оставив зияющую дыру, — нет, нет, оказалось, ведь, не дерево? — фанера?! картон?! Дьюхёрст и какие-то молодые люди вокруг, не понимавшие ровно ничего что происходит, расступились в испуге, пытаясь что-то умиротворительное кричать Флориану, но Флориана удивляло то, что грохот вмазавшего в цветочную фальш-стенку сандаля не прекратился во времени, а повторялся всё снова и снова, как будто в вечности, звучал всё снова и снова, как будто бы записанный в воздухе, и вновь и вновь воспроизводимый — и это доставляло Флориану почему-то необыкновенное несказа́нное удовольствие! Он осмотрел свою босую ногу, осмотрел дыры заслуженного хлопкового цветного коврика — награды за верность, — на котором босая нога стояла, прислушался, и понял, что грохот исходит от запертой двери его кельи: кривая Аня снаружи беспардонно колошматила в дверь каким-то твердым предметом и нагло кричала:

— Отче Флориан! Вы живы там?! Отоприте! Вы выронили свой мобильный телефон когда помогали мне вчера на кухне чистить картошку! И выбросили его вместе с очистками в ведро! Я только что пошла на улицу выбрасывать пакет с мусором — а мусор вдруг начал звонить и вибрировать! Я чуть концы не отдала от ужаса! Ну нельзя же быть таким безалаберным, отче Флориан! Не знаю, о чём Вы только думаете своей головой! Вас к телефону! Отоприте немедленно! Говорят, что срочно! Звонит какой-то Панайотис Христодулу! Говорит, что ему срочно надо с Вами поговорить!