Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres с оптимизированной обложкой]

– Ну, что, встретимся завтра в одиннадцать, – сказал Мэнсики и повесил трубку.

Сразу после Мэнсики позвонила моя замужняя подруга. Я слегка опешил: звонок от нее в такое позднее время – большая редкость.

– Встретимся завтра около полудня? – спросила она.

– Извини, но завтра я занят. Буквально только что пообещал одному человеку.

– Случайно, не женщине?

– Нет. Мэнсики-сану. Помнишь, я говорил, что пишу его портрет?

– Да, ты говорил, что пишешь его портрет, – повторила она. – А послезавтра?

– Послезавтра я совершенно свободен.

– Хорошо. Ничего, если сразу после обеда?

– Конечно. А ничего, что в субботу?

– Думаю, обойдется.

– Что-то случилось? – спросил я.

Она ответила вопросом на вопрос:

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты редко звонишь мне в такое позднее время.

Она издала тихий гортанный звук. Будто хотела отдышаться.

– Я сейчас в машине. Одна. Звоню с мобильного.

– Что ты делаешь в машине одна?

– Просто хотела побыть в машине одна, потому вот и сижу в машине одна. У домохозяек порой такое бывает. Или нельзя?

– Почему нельзя? Я не против.

Она вздохнула. Таким сжатым вздохом, словно тот собрал разные вздохи в один. И сказала:

– Как я хочу, чтоб ты сейчас был рядом. Прильнул, вошел бы в меня сзади. Прелюдия особо не нужна – там и так все влажно. И хочу, чтобы делал со мной все, что захочешь. Решительно и дерзко.

– Звучит неплохо. Вот только «мини-купер» тесноват, чтобы делать в нем с тобой все, что я захочу, решительно и дерзко. Не находишь?

– Другого нет.

– Ладно, как-нибудь уместимся.

– Вот если б ты еще гладил левой рукой мою грудь, а правой возбуждал бы мой клитор…

– А что мне делать правой ногой? Надеюсь, получится настроить стереосистему. Кстати, ты не против Тони Беннетта?

– Это не шутка. Я вполне серьезно.

– Понятно. Прости. Давай серьезно, – сказал я. – Кстати, что сейчас на тебе?

– Хочешь узнать, что сейчас на мне? – повторила она, будто соблазняя.

– Да, хочу. От этого зависит порядок моих действий.

Она очень детально описала мне по телефону свою одежду. Я никогда не переставал удивляться, насколько богатые на разнообразие наряды носят зрелые женщины. Она словесно раздевалась, снимая все с себя по порядку, одно за другим.

– И что, отвердел?

– Как кувалда.

– Сможешь забить кол?

– Разумеется.

«В мире есть молоток, который должен забивать гвозди, и есть гвозди, которые должны быть забиты этим молотком». Чья это фраза? Ницше? Или Шопенгауэра? А может, этого никто прежде не говорил?

Казалось, телефонная линия связала наши тела по-настоящему. Прежде я никогда не занимался сексом по телефону: ни с той любовницей, ни с кем-либо еще. Однако ее словесные описания были такими подробными, так возбуждали, что этот воображаемый половой акт показался мне более чувственным, чем настоящее слияние плоти. Она говорила то напрямик, то намеками, эротично. Я продолжал ее слушать и в результате неожиданно для себя кончил. Она, как мне показалось, тоже.

Некоторое время мы молча приходили в себя, восстанавливая дыхание.

– Ну, тогда в субботу, после обеда, – вскоре сказала она, ободрившись. – Кое-что расскажу об этом твоем Мэнсики.

– Раздобыла свежую информацию?

– Да, у «Вестей из джунглей» появились новые сведения. Но поделюсь ими при встрече. Когда будем позволять себе непристойности.

– А сейчас? Вернешься домой?

– Конечно, – ответила она. – Уже пора.

– Будь осторожна за рулем.

– Да, нужно быть осторожной. Там у меня пульсирует до сих пор.

Я зашел в душевую, вымыл с мылом натруженный пенис, переоделся в пижаму, накинул поверх нее кардиган. Затем с бокалом дешевого белого вина вышел на террасу и посмотрел на дом Мэнсики. В его огромном белейшем доме на той стороне лощины все еще горел свет. Похоже, включили все лампочки, какие были в доме. Что он там делает – почти наверняка – в одиночестве, я, конечно же, не знал. Вероятно, сидит за компьютером в поисках количественной оценки интуиции.

– День прошел сравнительно неплохо, – сказал я сам себе.

Но так же это был и удивительный день. И я понятия не имел, каким станет день завтрашний. Затем я неожиданно для себя вспомнил про филина. Интересно, для него этот день тоже прошел хорошо? И поймал себя на мысли, что для филина день только начинается. Днем он спит в темном укромном месте, а с наступлением темноты улетает в лес за добычей. Спрашивать у филина, «хороший сегодня был день или нет», нужно ранним утром.

Я лег в постель, немного почитал перед сном, в половине одиннадцатого выключил свет и уснул. Поскольку я ни разу не проснулся до самого утра, погремушка среди ночи не звонила.

Не выходят у меня из головы слова жены, сказанные на прощанье, когда я покидал наш дом. Сказала она так: «Хоть мы и разойдемся, останемся же друзьями?» Тогда (как и долгое время после) я не мог осознать, что она хотела сказать? Чего добивалась? Она меня лишь озадачила – словно накормила безвкусной и пресной едой. Поэтому в ответ я только и смог промямлить: «Не знаю. Посмотрим». В итоге слова эти стали последним, что я сказал ей с глазу на глаз. Для последних слов – все-таки жалкая фраза.

Но и расставшись с нею, я продолжал ощущать, как мы – она и я – по-прежнему связаны единой живой артерией. Эта артерия-невидимка слабо, но все еще бьется, по-прежнему перегоняя между нашими душами нечто похожее на теплую кровь. По крайней мере, я все еще органически ощущал еле различимый пульс. Однако эту артерию вскоре перережут. И если этого не избежать, если это произойдет так или иначе, считаю, пусть она станет безжизненной поскорее. Жизнь покинет ее, артерия ссохнется подобно мумии, и тогда боль от пореза острым ножом окажется намного терпимей. Ради этого мне нужно поскорее забыть о Юдзу и обо всем, что ее окружало. Именно поэтому я старался ей не звонить. Кроме того одного раза, когда я ездил за своими вещами: там оставались мольберт и краски. То был единственный разговор после нашего расставания – и тот продлился очень недолго.

Я представить себе не мог, чтобы после официального развода мы остались друзьями. За шесть лет супружеской жизни мы многое пережили вместе: у нас было достаточно времени и эмоций, слов и безмолвия, сомнений и решений, обещаний и отказов, радости и скуки. Наверняка сохранялись какие-то личные секреты, которые мы скрывали друг от друга. Но даже ощущение, что мы прячем свои скелеты в шкафу, мы умудрялись делить между собой. В этом была весомость места, прививаемая лишь временем. Мы жили, сохраняя хрупкое равновесие, приспосабливая наши тела к такой вот силе тяготения. К тому же имелось несколько особых внутренних правил, только для нас. Как можно стать просто «хорошими друзьями», вычеркнув все, будто ничего и не было, без прежних внутренних ритуалов и равновесия сил притяжения?