Харуки Мураками - Ускользающая метафора [litres с оптимизированной обложкой]

– Можно без высокопарных. Давай, скажи какую-нибудь.

Длинноголовый надолго задумался, затем произнес:

– Он был очень приметным человеком, как будто в переполненной электричке в час пик надел оранжевый конус вместо шляпы.

Действительно его метафора не производила впечатления. Для начала, это даже не метафора.

– Это не метафора, а троп, сравнение, – указал я.

– Извините. Тогда вот другая, – произнес Длинноголовый. По лицу его катились крупные градины пота. – Он жил так, будто носил оранжевый конус вместо шляпы в переполненной электричке в час пик.

– Здесь вообще смысл непонятен. К тому же нормальной метафорой пока и не пахнет. Что-то не верится мне в твою историю – ну какая из тебя метафора? Остается только убить.

У Длинноголового от страха задрожали губы. Щетина у него на физиономии вполне мужественная, а вот кишка была явно тонка.

– Извините, я только учусь. Изящную метафору пока что придумать я не в силах. Простите меня! Но я не фальшивка, а самая что ни есть подлинная метафора.

– А старший, кто дает тебе задания, у тебя есть?

– Старшого нет. Может, он и есть то есть, но пока что я его не видел. Я лишь поступаю, как велит связь между явлением и выражением. Я – словно та неумелая медуза, которую качает на волнах. Поэтому пощадите меня. Пожалуйста!

– Могу и пощадить, – сказал я, не отводя ножа от горла жертвы. – Но за это ты проводишь меня туда, куда хотел удрать сам.

– Нет, только не это! – сказал как отрезал Длинноголовый, тем самым немало меня обескуражив. Таким тоном он говорил со мной впервые. – Досюда я прошел метафорическими тропами . У каждого из нас свой путь, и тропы не могут совпадать. Поэтому проводником вашим стать я никак не могу.

– Выходит, я должен пройти по этой тропе сам? Один? И мне нужно найти собственный путь – так, что ли?

Длинноголовый покачал головой.

– Ступать на метафорическую тропу таким, как вы, вельми опасно. Ежели ступивший на тропу живой человек хоть чуточку с пути собьется – попадет в чудно́е место. К тому ж повсюду кроются двойные метафоры.

– Двойные метафоры?

Длинноголовый содрогнулся от страха.

– Двойные метафоры – твари опасные, они кроются в потайном мраке. Те еще громилы .

– Плевать, – сказал я. – Я и так уже по уши в нелепице. Теперь-то какая разница, чуть больше этих нелепиц или чуть меньше. Вот этой самой рукой я убил Командора – и не допущу, чтоб его смерть стала напрасной.

– Делать нечего, зрю я. Только позвольте дать вам совет.

– Что еще за совет?

– Прихватите с собою какой-нибудь свет. Местами там вельми темно. Где-нибудь да непременно наткнетесь на реку. Река сия метафорическая, да только вода в ней несомненная. Глубоко там и холодно, стремнина крутая, без лодки никак. А лодка – на переправе.

Я спросил:

– Переправлюсь я через реку – и что дальше?

Длинноголовый пристально посмотрел на меня и закатил глаза.

– Мир, что ждет вас на той стороне, всецело взаимосвязан. Сами убедитесь.

Я подошел к тумбочке в изголовье кровати Томохико Амады. Как и предполагалось, фонарик там лежал – на случай стихийного бедствия палаты подобных заведений непременно ими оснащают. Я попробовал включить – свет зажегся, батарейки не сели. Я взял фонарик, надел свою кожаную куртку, висевшую на спинке кресла, и направился к дыре, зиявшей в углу палаты.

– Умоляю, – произнес Длинноголовый, – развяжите мне узы. Неловко мне будет остаться здесь в сем виде.

– Если ты истинная метафора, избавиться от пут тебе не должно составить труда. Вы же с идеями и понятиями одного поля ягоды, поэтому способны передвигаться в пространстве и времени?

– Нет, господин, вы меня переоцениваете. Нет у меня такой чудесной силы. Называться понятием или идеей – это все для высшей касты метафор.

– Для тех, что в оранжевых конусах вместо шляп?

Длинноголовый печально смотрел на меня.

– Подтрунивать решили надо мной? А я ведь тоже могу обидеться, знаете.

Я немного помедлил, но в конце концов решил развязать Длинноголового. А поскольку завязывал я на совесть, над узлами теперь пришлось покорпеть. Теперь, когда мы с ним поговорили, он уже не казался мне чем-то скверным. Пусть и не знает, где находится Мариэ Акигава, – но ведь поделился же со мною тем, что знал сам. И если дать ему волю, он вряд ли начнет мне мешать и вредить. Да и правда в том, что оставлять его связанным здесь тоже никак не годится. Заметит его кто-нибудь – и дело примет совершенно иной, неприятный оборот. Сидя на полу, Длинноголовый потирал маленькими руками запястья, где оставались рубцы от веревки. Затем коснулся рукой лба – похоже, там набухала шишка.

– Благодарю, господин! Теперь я могу вернуться в свой мир.

– Ступай вперед, – сказал я, показывая на дыру в углу палаты. – Можешь идти, я за тобой.

– Тогда разрешите откланяться. Только не забудьте после себя плотно закрыть сию крышку, а не то кто-нибудь оступится и упадет. Или полезет внутрь из любопытства. Но отвечать-то мне!

– Я понял. Крышку напоследок непременно закрою.

Длинноголовый мелкими шажками подошел к дыре в полу и слез внутрь, затем высунул обратно только верхнюю часть лица. Крупные глаза его жутко сверкали – прямо как на картине «Убийство Командора».

– Ну, будьте осторожны, – пожелал мне он. – Хорошо, если отыщете того человека . Как вы сказали – Комити?

– Не Комити, нет, – ответил я, а у самого по спине пробежал озноб. В горле вдруг пересохло и такое ощущение, что слиплось. Куда-то подевался голос. – Не Комити. Мариэ Акигава. Постой, ты что-то знаешь о Комити?

– Ничего я и ведать не ведаю, – торопливо ответил Длинноголовый. – Это имя только что случайно всплыло в моей скромной метафорической башке. Ошибочка вышла, простите меня.

И Длинноголовый мигом исчез в дыре – словно дым сдуло порывом ветра. Я замер там, где стоял, с пластмассовым фонариком в руке. Комити? Отчего здесь и сейчас всплыло имя моей покойной сестры? Что – она тоже как-то связана с вереницей всех этих событий? Но обдумывать все это всерьез времени не было. Я спустился в дыру и включил фонарик. Там было темно, вниз тянулся пологий спуск. Вот же странность – палата Амады находилась на третьем этаже здания, и ниже должен располагаться второй. Но я направил фонарик перед собой, и луч света ни во что не уперся. Я полностью погрузился в дыру, вытянул руку вверх и плотно закрыл за собой квадратную крышку. Вокруг сразу стало темно.

Тьма там была настолько кромешной, что все мои пять чувств отключились – как будто прервалась передача данных между телом и сознанием. Очень странное, необычное состояние: такое ощущение, будто я перестал быть самим собой. Но мне все равно следовало двигаться вперед.