Харуки Мураками - Ускользающая метафора [litres с оптимизированной обложкой]

– Какой безупречный омлет! – похвалил я.

Мэнсики улыбнулся.

– Ну что вы. Бывало, удавался и лучше.

Еще лучше? Что может быть еще лучше? Разве что омлет, оснащенный прекрасными крыльями и способный за пару часов долететь из Токио до Осаки?

Покончив с омлетом, я наконец-то одолел в себе голод, а Мэнсики тут же убрал грязную посуду. После чего он сел за стол напротив меня.

– Ничего, если мы немного поговорим? – спросил он у меня.

– Конечно, – ответил я.

– Не устали?

– Устал, наверное. Но нам есть о чем поговорить.

Мэнсики кивнул.

– Похоже, нам нужно заполнить несколько пробелов за эти дни.

Конечно, если только их возможно заполнить, подумал я.

– Дело в том, что я приезжал к вам и в воскресенье, – сказал Мэнсики. – Сколько ни звонил – не дозвонился, начал беспокоиться и приехал проверить, все ли в порядке. Около часа дня.

Я кивнул. В ту пору я был в каком-то другом месте .

Мэнсики сказал:

– Когда я позвонил в дверь, мне открыл сын Томохико Амады. Как вы его называли? Масахико?

– Да, Масахико Амада мой старый приятель. Хозяин этого дома. У него свой ключ, поэтому он может попасть в дом в мое отсутствие.

– Так вот, он… скажем так, очень переживал за вас. Говорил, в субботу вы вместе ездили проведать его отца Томохико Амаду в пансионат, где тот находился, и вы якобы внезапно пропали прямо из палаты.

Я, ничего не отвечая ему, кивнул.

– Пока Масахико Амада отлучался, чтобы поговорить по телефону, вы неожиданно исчезли. Пансионат находится на плоскогорье Идзу, до ближайшей станции пешком там идти прилично. А такси никто не вызывал. Никто из персонала: ни в регистратуре, ни охранники – не видели, как вы покидаете здание. Потом он пробовал звонить на домашний телефон, но никто не отвечал. Поэтому Масахико Амада забеспокоился и приехал сюда. Он всерьез тревожился за вас, вдруг что-то случилось?

Я вздохнул.

– Масахико я все объясню сам. Ему и так нелегко с отцом, а тут еще я. А как состояние Томохико Амады?

– Последнее время почти не просыпается, в сознание так и не приходит. Сын говорил, что ночевал где-то невдалеке от пансионата. А на обратном пути в Токио заехал сюда посмотреть, что да как.

– Надо будет сейчас же ему позвонить, – сказал я, покачивая головой.

– Согласен, – ответил Мэнсики и положил руки на стол. – Но раз уж будете ему звонить, приготовьтесь обстоятельно объяснить, где и что делали все эти дни. Как вы исчезли из пансионата? Одна ваша фраза «вдруг прихожу в себя – и уже здесь» никого не убедит.

– Вероятно, – сказал я. – А вот вас, Мэнсики-сан, мое объяснение убедило?

Лицо у Мэнсики сделалось смущенным, и он задумался. Затем произнес:

– Я с давних пор привык последовательно мыслить логически. Так меня приучили. Но если честно, тот склеп за кумирней не укладывается у меня ни в какую логику. Такое ощущение, что не покажется странным ничего, что бы внутри него ни произошло. Такое чувство тем более окрепло во мне после того, как я около часа просидел там, на дне, в одиночестве. Это не просто яма в земле. Но тем, кто там не побывал, такого не понять.

Я молчал. Я не знал, что было бы уместно сказать.

– Похоже, вам лучше будет несгибаемо утверждать, что вы совсем ничего не помните , – произнес Мэнсики. – Не знаю, насколько он вам поверит, но другого выхода, пожалуй, нет.

И кивнул. Другого выхода, пожалуй, и не было. Мэнсики сказал:

– В этой жизни многое не поддается объяснению. Также много и такого, чего не стоит объяснять. Особенно в таких случаях, когда после объяснения утрачивается нечто важное в том, что там есть.

– У вас есть такой опыт?

– Конечно. – Мэнсики слегка кивнул. – Причем бывал неоднократно.

Я допил остаток чая и спросил:

– Выходит, Мариэ Акигава цела и невредима?

– Только вся в грязи. Слегка поранилась, но – так, царапина. Похоже, просто упала и ободрала коленку. Совсем как вы.

Совсем как я?

– Где же она была и что делала эти несколько дней?

Мэнсики сконфузился.

– Об этом мне совершенно ничего не известно. Знаю только, что недавно она вернулась домой вся в грязи и с легкой ссадиной. Вот все, что я слышал. Госпожа Сёко все еще в замешательстве, поэтому во время телефонного разговора ей было не до подробностей. Все немного успокоится – тогда и спросите у нее сами. Или же если получится, то у госпожи Мариэ напрямую.

Я кивнул.

– Так и сделаю.

– А теперь не пора ли вам поспать?

Едва Мэнсики это произнес, как я заметил, что и впрямь жутко хочу спать. Нестерпимо – хоть и спал как убитый в склепе. Или должен был спать.

– Да уж, неплохо бы немного вздремнуть, – ответил я, рассеянно глядя на тыльные стороны запястий Мэнсики, покоившихся на столе. Руки у него были очень правильной формы.

– Отдохните хорошенько, сейчас это самое главное. Я чем-то еще могу вам помочь?

Я покачал головой.

– Больше ничего не приходит в голову. Спасибо, вы и так для меня много сделали.

– Ну, тогда я поеду к себе. Если понадоблюсь – звоните без всякого стеснения. Полагаю, что я буду дома, – сказал Мэнсики и медленно встал со стула. – И все-таки хорошо, что госпожа Мариэ нашлась. И хорошо, что я смог выручить вас. Признаться, я тоже эти дни толком не спал, поэтому вернусь домой и тоже прилягу.

И он поехал к себе. Как обычно, захлопнулась дверца машины, послышался глухой рокот мотора. Убедившись, что рокот удаляется и постепенно глохнет вдали, я разделся и нырнул в постель. Стоило мне, опустив голову на подушку, подумать чуточку о старой погремушке (которую, к слову, я вместе с фонариком оставил на дне склепа), как я погрузился в глубокий сон.

Проснулся я в четверть третьего. И опять – в глубоком мраке. На миг меня охватило ощущенье, будто я по-прежнему на дне склепа, но я сразу же понял, что это не так. Абсолютный мрак на дне склепа и ночной мрак на поверхности земли отличаются густотой. На поверхности в самом глубоком мраке присутствует легчайшее ощущение света, и тем он отличается от мрака, где свет заслоняется полностью. Сейчас четверть третьего ночи, и солнце временно светит на другой стороне Земли. Только и всего.

Включив ночник, я выбрался из постели, сходил на кухню и выпил несколько стаканов холодной воды. Вокруг было тихо – настолько тихо, что даже чересчур. Я прислушался, но ничего не услышал. Даже ветер не дул. Пришла зима, и насекомые завершили свои концерты. Не слышно ни голосов ночных птиц, ни звона бубенца. Кстати, впервые звон я услышал примерно в такое же время ночи. Время, благоприятное для всего необычного.

Сна у меня не было ни в одном глазу, всю сонливость как рукой сняло. Надев поверх пижамы свитер, я пошел в мастерскую. Поймал себя на мысли, что, вернувшись в дом, в мастерскую не заходил еще ни разу – и забеспокоился, что там с картинами. Особенно – с «Убийством Командора». Судя по словам Мэнсики, в мое отсутствие здесь побывал Масахико Амада. Может статься, наведался в мастерскую и увидел эту картину. Разумеется, он с первого взгляда поймет, что перед ним картина, написанная его собственным отцом. Однако я, к счастью, накинул на картину покрывало. Сердце у меня было не на месте, поэтому я снял ее со стены и, чтобы скрыть от посторонних глаз, на всякий случай обмотал белой полоской сараси [9] Сараси – длинная белая (отбеленная) полоска ткани из тонкого хлопка, применявшаяся самураями, а позже бандитами для перемотки живота и ребер на случай ранения: ткань впитывала кровь, и уже только этим оказывалась первая медицинская помощь. У этого слова есть еще одно значение: выставление преступника на позор, на что и намекает автор. . Если Масахико не снимал покрывало, он не должен был ничего увидеть.