Ханна Оренстейн - Игра с огнем [litres]

Я вижу Джонатана, но передо мной не он. Передо мной папа, умоляющий маму, говорящий, что он больше не пойдет налево. Джонатан поспешно тычет в телефон, но я останавливаю его прикосновением к локтю.

– Хватит. Мне все равно, удалишь ты приложение или нет. Я ухожу.

Брови у него поднимаются, рот складывается в опрокинутую линию; он раздавлен.

– Между нами все кончено, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ощущение такое, что меня сейчас вывернет на сухую. – Прощай.

Я подхожу к обочине, внезапно осознавая, как сильно колотится сердце и как прямо держу спину. Вижу такси и поднимаю руку. Водитель медленно тормозит.

– Угол Первой и Восемнадцатой, пожалуйста, – говорю ему я. – Побыстрее.

Я не могу взглянуть на Джонатана, когда машина отъезжает.

Масштаб моего поступка бьет меня наотмашь сразу. Я прислоняюсь к окну и позволяю себе поплакать, вспоминая о том, как Джонатан меня первый раз поцеловал, о девочке из восьмого класса, которую звали Кэссиди и от которой всегда пахло супом, о джинсах, которые я оставила на прошлой неделе у Джонатана и которые, наверное, теперь не вернуть. О бесчисленных часах, которые мы провели вместе, нежась в постели, перепутавшись руками и ногами, о том, как он пропускал пальцы сквозь мои волосы. О его коже, которая жгла меня, словно печка. Телевизор в такси орет раздражающую рекламу. Я нажимаю кнопку, чтобы его выключить, но срабатывает не сразу, и в итоге я колочу кулаком по экрану, пока он наконец не чернеет.

– Трудный день? – спрашивает таксист.

– Не хочу об этом говорить.

Он то ли не слышит меня, то ли ему наплевать.

– Если у вас с парнем проблемы, то позвольте вам сказать, мисс, что любовь прекрасна. За нее стоит побороться, а?

Я впиваюсь ногтями в голые коленки, чтобы не сорваться. Заднее сиденье такси – единственное место, где житель Нью-Йорка может по-настоящему побыть один, и я ненавижу таксиста за то, что он вторгся в мое пространство. Здесь я должна иметь возможность повыть, сломаться и вытереть потекшие в припадке сопли о нижнюю сторону потертого черного кожзама. Я перекашиваюсь, проводя кредиткой, чтобы заплатить за такси. Не надо было в него садиться – даже если бы иначе и не получилось уйти красиво.

В квартире не горит свет, значит, Кэролайн на работе. Я рада, что одна. У меня нет сил рассказывать, что случилось. Я подхватываю Орландо и падаю на диван. Зарываюсь лицом в теплый кошачий мех, но кот вырывается. Меня вымотало предательство, злость и беготня по городу. Джонатана больше нет. Джонатана правда больше нет. Он мне больше не парень. И я сама перерезала шнур.

Единственный, кто знает о нашем разрыве, это чертов Тим из «Дина и Де Луки», то есть мне придется рассказывать всем, одному за другим, что отношения, которыми я так гордилась, окончены. Через четыре дня свадьба Мэри-Кейт. Если я по-прежнему иду – я не уверена, что приглашение в силе. У меня болит череп. Веки намертво склеены потекшей тушью и сухими, ломкими следами слез. Глазные яблоки раздулись, как грейпфруты.

Я хочу, чтобы мне стало лучше, а не хуже, но не знаю, как это сделать. Так что я наливаю на кухне двойную, а то и тройную, а то и четверную водку с тоником. Университетская толстовка Джонатана так и висит на спинке стула; я швыряю ее в стену через всю гостиную. Потом сажусь, открываю лэптоп и захожу на Фейсбук. Ищу в списке друзей Джонатана имя Кэссиди и получаю один-единственный результат: Кэссиди Гриер. Профиль закрытый, так что видно только маленькую квадратную фотографию смеющейся блондинки. Конечно, он выбрал блондинку.

Я ищу Кэссиди в Гугле и тут же жалею об этом. Ее имя появляется в сиропной статье, озаглавленной «It-Girls Инстаграма» и опубликованной в прошлом году The Cut. Она и завораживает, и вызывает омерзение. Я проматываю часть про известного диджея и ногастую рыжую, которая подписала крутой контракт модели, и дохожу до Кэссиди, кулинарного блогера с более чем 250 тысячами подписчиков. Она крашеная блондинка, явно. Брови на два тона темнее волос цвета масла, как у Блейк Лайвли. А бледно-розовый, тщательно накрашенный рот великоват для лица. Но я не могу себя обмануть и сказать, что она не привлекательна – она красавица. Репортер сообщает, что стройность она поддерживает в Pure Barre и что ее отец, так уж вышло, ушел на пенсию вице-президентом «Бейн Кэпитал» и близко дружит с Миттом Ромни. Она училась в Йейле. Ну конечно.

Когда я открываю ее Инстаграм, становится только хуже. На каждой фотографии еда, при виде которой слюнки текут, в ярком белом свете. Вот миска асаи, украшенная сочной красной клубникой, вот тост с авокадо, посыпанный черным перцем, салат с кале, сбрызнутый оливковым маслом. Ее хрупкие руки с длинными пальцами видны на каждой фотографии: держат вилку или обнимают чашку латте. Лицо всегда кокетливо прячется вне поля зрения. Если бы я ее не ненавидела, то даже подписалась бы. Я проматываю фото за полгода, потом захлопываю лэптоп.

Орландо мяучит на полу, борясь с обмякшей толстовкой Джонатана. В его кинжальных когтях застрял рукав, и он загнал добычу в угол. Толстовка соберет всю пыль, и мне не хочется ее спасать.

Телефон гудит – пришло сообщение. Наверное, Джонатан; пальцы так быстро метнулись к телефону, что я бы со стыда умерла, увидь кто-то. В животе все падает, когда я вижу на экране другое имя.

«Только что разослал несколько сообщений в Тиндере. Очень нервное занятие. Не знаю, как ты этим целый день занимаешься, но впечатлен», – пишет Адам.

Письмо от него – первое, от чего мне за несколько часов не захотелось убить себя или кого-то еще. Я начинаю печатать ответ, но не знаю, что сказать. Я все стираю, а потом, поддавшись порыву, нажимаю кнопку набора.

– Алло?

– Пропустим свидания по Тиндеру, – слышу я свой голос. – Хочешь куда-нибудь сходить со мной?

Ощущение, как на американских горках, когда падаешь с высоты в тысячу футов на асфальт. Это худшее, что я испытывала за всю жизнь.

– Я думал, у тебя есть парень.

– Я тоже.

– Ох, черт. Извини. Мне очень жаль.

– Не о чем жалеть, – отвечаю я.

Надо бы повесить трубку и удалиться жить в постапокалиптическую сибирскую пещеру, где я не смогу так позориться перед людьми, но уже слишком поздно.

– Что ж, в таком случае да. Надо как-нибудь выпить вместе.

– Выпить! Да. Сегодня?

– Сегодня, дай подумать… Вообще-то у меня планы.

– А.

Можно ли быть худшей неудачницей? Меня так и тянет сотворить из себя Сильвию Плат, но я не умею включать духовку.

Он бросается заполнить затянувшуюся паузу в разговоре.

– Тогда на следующей неделе?

– Да, договорились.

– Я тебе напишу, – обещает он.

Дальше неловко, мы оба начинаем говорить одновременно, потом я говорю, а потом мы прощаемся. Щеки горят, такое ощущение, что я выпила тройной эспрессо. Если Джонатан может спать с другими, то и я смогу.