Харуки Мураками - Ускользающая метафора

Амада заказал бокал белого вина, я попросил «Перрье».

— Мне еще ехать обратно в Одавару, — сказал я. — Путь неблизкий.

— Верно, — вставил Амада. — Но по сравнению с Хаямой или Дзуси еще куда ни шло. Я пожил немного в Хаяме. Летом выбраться оттуда в Токио — прямо ад. Вся дорога сплошь забита машинами отдыхающих. Поездка туда-обратно — работа минимум на полдня. В этом смысле дорога на Одавару куда свободней — езжай в свое удовольствие.

Принесли меню. Мы заказали комплексный обед: закуска с сырокопченой ветчиной, салат со спаржей, спагетти с омаром.

— Значит, ты наконец дозрел до того, чтоб заняться серьезной живописью, — произнес Масахико.

— Раз остался один, больше не нужно штамповать портреты ради заработка. Наверное, поэтому? И у меня возникло желание порисовать в свое удовольствие.

Масахико кивнул и сказал:

— У всего есть светлая сторона. Даже самая толстая и мрачная туча с обратной стороны серебрится.

— Заглядывать за каждую с обратной стороны — не находишься.

— Ну, я же это теоретически, — сказал Масахико.

— К тому же на мне, похоже, сказывается жизнь в том доме на горе. Безусловно, там — идеальная обстановка для сосредоточенной работы.

— Да, там особенно тихо. Никто не приедет туда, можно не беспокоиться. Простому человеку там может показаться уныло, но тебе я тогда решил предложить, зная, что такому, как ты, это будет нипочем.

Открылась дверь в комнатку — принесли закуску. Пока расставляли тарелки, мы сидели молча.

— Ну и, конечно же, большую роль играет мастерская, — сказал я, дождавшись, когда уйдет официант. — Мне кажется, в той комнате нечто прямо-таки подстегивает творить. У меня такое чувство, что именно в ней центр всего дома.

— Если б дом был человеческим телом, там бы располагалось сердце?

— Или сознание.

— Харт энд майнд , — сказал Масахико. — Сердце и ум. Хотя, по правде сказать, мне там все-таки как-то неуютно. Слишком уж все пропитано запахом того человека . У меня до сих пор внутри такое чувство. Ведь пока отец жил в том доме, целыми днями он просиживал в мастерской и в одиночестве, молча писал свои картины. В детстве то место было неприкосновенной святыней, приближаться к ней было нельзя. Все это еще свежо в моей памяти. Поэтому когда приходится туда ездить, я стараюсь к мастерской не приближаться. Да и ты будь осторожен.

— Чего же мне там остерегаться?

— Чтобы тебя не обуял дух моего отца. Что уж там, он у него на самом деле очень крепкий.

— Дух?

— Ну да. Точнее сказать — воля. Отец — человек твердой воли. Такое может впитываться куда-то, где такой человек провел много времени. Как запах.

— И что — от этого становятся одержимыми?

— Это не очень приятное и точное выражение. Наверное, лучше сказать — подвергаются некоему влиянию? Силе того места .

— Ну, не знаю. Я всего лишь слежу за домом — я даже не знаком с твоим отцом. Поэтому, возможно, все и обойдется, такое бремя на меня не падет.

— Да, — сказал Масахико и отпил из бокала белого вина. — Я-то его близкий родственник, поэтому должен держать ухо востро. А если дух этот идет на пользу творчеству, тем лучше.

— А как себя чувствует твой отец?

— Конкретно ни на что он не жалуется. Возраст. Десятый десяток все-таки. Силы уже не те. В голове сплошь каша, но пока еще ходит сам с палочкой, аппетит хороший, глаза в порядке, зубы целые. Представляешь, ни одного больного зуба! Не то что у меня.

— Как его амнезия? Прогрессирует?

— Да, похоже, он ничего не помнит. Даже меня уже не признает. Понятий «отец», «сын», «семья» для него больше не существует. Наверное, не видит и грань между «собой» и «другими». Хотя, если вдуматься, такая безмятежность, наоборот, к лучшему.

Я глотнул «Перрье» из тонкого стакана и после этих слов поддакнул. Томохико Амада не узнаёт в лицо даже собственного сына — куда уж ему помнить о давних событиях его стажировки в Вене? То давнее время, вероятно, кануло в пропасть его сознания.

— Но даже при этом в нем еще, похоже, теплится та воля , о которой я тебе сказал, — словно бы с удивлением произнес Амада. — Странное дело — память улетучилась, а сила воли никуда не делась. Присмотришься — и сразу понимаешь: перед тобой человек с твердой волей. Даже немного неудобно перед ним, что я, его сын, не перенял у него таких черт. Но что уж тут, у каждого с рождения своя стезя. С родителями нас связывает кровь, но это не значит, что нам передаются также их качества и способности.

Я поднял голову и посмотрел ему прямо в лицо. Редко бывало так, чтобы Масахико обнажал душу.

— Наверное, непросто быть сыном такого знаменитого отца? — спросил я. — Сам я даже понятия не имею, как это. Мой отец держал неприметную фирму.

— Если родитель — известный человек, в этом, конечно же, есть свои плюсы, но много и неприятностей. Как посчитаешь, неприятностей выходит даже больше, чем плюсов. Думаю, твое счастье, что с этим ты не сталкивался. Можешь спокойно оставаться самим собой, жить свободно.

— По тебе тоже не скажешь, что живешь ты не свободно.

— В каком-то смысле, — сказал Масахико и покрутил в пальцах бокал с вином. — Но в каком-то это не так.

У Масахико Амады было хорошо развитое эстетическое чутье. После института он устроился в крупное рекламное агентство и теперь, получая высокую зарплату, похоже, наслаждался беззаботной жизнью холостяка в крупном городе. Но как ему было на самом деле, я, естественно, не знал.

— Я все хотел спросить тебя об отце, — решился я.

— О чем именно? А то я же не сказать что знаю его очень хорошо.

— Слышал, у твоего отца был младший брат по имени Цугухико.

— Да, верно, был у него один младший брат. Выходит, мой дядя. Но он давно умер. Еще до начала японо-американской войны.

— Я слышал, он покончил с собой?

По лицу Амады пробежала легкая тень.

— Это старая семейная тайна. Дело давнее, но приобрело некоторую огласку, поэтому можно и поделиться. Дядя покончил с собой, вскрыв себе вены опасной бритвой. Совсем молодым — ему было чуть больше двадцати.

— Что его к этому подтолкнуло?

— Зачем тебе это?

— Хотелось больше узнать о твоем отце. Покопался в документах и наткнулся на эту историю.

— Хотел узнать о моем отце?

— Увидел картину твоего отца — и постепенно во мне проснулся такой интерес. Вот и захотелось подробнее узнать, что он за человек.

Масахико Амада некоторое время смотрел на меня через стол. После этого произнес:

— Твое право. Тебя заинтересовала жизнь моего отца? И в этом есть какой-то смысл, раз ты живешь в его доме.

Он сделал глоток белого вина и начал рассказ:

— Мой дядя Цугухико Амада, в ту пору — студент Токийской школы музыки, — был очень талантливым пианистом. Поговаривали, что самые большие надежды он подавал в исполнении Шопена и Дебюсси. Может, неприлично говорить такое самому, но многие в нашем роду одарены художественным талантом — в той или иной степени. Однако дядю еще студентом, в двадцать лет, призвали в армию. Почему? Все просто — среди документов на отсрочку от службы, которые он подал при поступлении, не оказалось какой-то бумажки. Если бы он ее вовремя подал, смог бы избежать призыва, и позже все бы уладилось. Ведь наш дед был крупным помещиком, которого многие знали. Однако случилась такая вот канцелярская оплошность. На дядю это обрушилось как снег на голову. К тому же, когда система приходит в движение, ее так просто не остановить. В общем, спорить было бесполезно, и дядю забрили в солдаты и отправили в пехоту. После краткой подготовки его посадили на транспортное судно, которое шло в Китай, и высадили в порту Ханчжоу. В ту пору его старший брат Томохико, то есть мой отец, стажировался в Вене, где брал уроки у одного известного художника.