Дэвид Духовны - Мисс Подземка

– Это был совет только что?

– Сам не уверен. Наши хозяева ограничивают нас. Вам не бывать священником, а мне – любовником. Слушайте, Эмер, если хотите о чем-то передоговориться, ради новых условий нужно что-то предложить взамен.

– Я как раз об этом и толкую.

– Что у нас есть?

– Может, я просто уволюсь. Может, предпочту жизнь без изъяна работе без изъяна.

– Не уверен, что увольнение – это вариант.

– А я, в свою очередь, не уверена, что без изъяна – вариант.

– Кажется, я не тяготею к нему, как и говорил, но, вероятно, могущества у вас больше, чем вы думаете, и, возможно, другая женщина не наделена могуществом, о котором заявляет. Кто знает, может, это у нее одна болтовня.

– Кто знает, может, и у вас.

Сидни улыбнулся и встал.

– Что ж, это ставка, которую вам предстоит поневоле принять, судя по всему.

Они уставились друг на друга. Эмер хотелось завопить. Хотелось, чтобы кто-нибудь поговорил с ней начистоту – или хотя бы сказал, с какой нечистью она имеет дело. Наконец она заговорила:

– Неужели нет такого, что я могла бы вам дать, и вы бы за это оставили меня в покое?

Сидни этот вопрос, кажется, расстроил, если не ранил.

– Может, и есть, хотя, по-моему, я выразился ясно. У школ есть правила. Подчинение этим правилам – оплата нашего долга перед будущим. К слову сказать, поздравляю с очередным годом, прожитым по всем статьям, – грудь колесом, зубы в ряд, Эмер, – все как оно есть. Еще одна ложь, которую мы скармливаем детям: разум поможет им в жизни.

И Сидни разразился смехом до того жутким, пренебрежительным, печальным и попросту странным, что Эмер слегка отшатнулась. Едва ли не минуту ему не удавалось взять себя в руки.

– Ладно, пошли выпустим этих спиногрызов и никакого ада, что их ждет, им не покажем. Грудь колесом, зубы в ряд.

Эмер выпрямила спину.

– Грудь колесом, зубы в ряд, – прошипела она в ответ начальнику сквозь стиснутые зубы. – Разумеется, но, Сидни, сначала я хочу познакомить вас кое с кем, кто понимает двойственную природу и срал с высокой горки на все это. – Эмер крикнула в безмолвный коридор: – Мэй?

Стук шпилек запрыгал отголосками по линолеуму, как царственные фанфары, и в дверях возникла Мэй Вонг.

– Давайте-ка вы потолкуете вдвоем, – сказала Эмер.

“Грудь колесом, зубы в ряд” – еще один сидниизм. Эмер думала, что он стибрил его из танцевального мира, где хореографы наставляют своих подопечных, чтоб не показывали пот и слезы, а только гордость – выдвинутую вперед грудь и белозубую улыбку. Такой вот извод “крепко сжатых губ”, но Эмер он нравился гораздо больше. О том, как коротышка священник оказался в мире танцев, она поразмышляет в другой раз.

И вот уж Эмер, вставая, садясь, вставая, садясь вместе со всем рядом ее девятнадцатого выпускного класса, распевая с ними положенные гимны и слушая речи, которые эти дети никогда ни поймут, ни запомнят, ревела горючими слезищами. Именно этот случай, как ей казалось, позволял рыдать о чем угодно под прикрытием выпускного – слезы под прикрытием, так сказать. Дети, сидевшие рядом с ней, слегка беспокоились за свою разнюнившуюся учительницу, но даже это Эмер сочла “педагогической ситуацией”: пусть дети видят, что плакать можно, можно предаваться глубокой счастливой грусти на людях.

Когда ей это казалось безопасным, она поглядывала на задние ряды церкви, где сидели Кон, Мама и Эшия. Эмер не видела Кона, но в последний школьный день родители Эшии совершенно точно присутствовали; Эмер ощущала вперенный ей в спину взгляд – словно ее ждали в засаде. Видела, как разговаривают Сидни с Мэй. Видела Шошэнну Шварц-Силбермен и ее родителей. Даже поцеловала Дебби Шварц-Силбермен в щечку. Малышка Эшия обняла ее сзади и смачно поцеловала, и вот тут-то Эмер увидела родителей Эшии, учтиво ожидавших поодаль. Все пока складывалось на славу.

Лето почти наступило. Ах, лето. Есть вот это в учительстве: блаженное облегчение лета остается при тебе, лето по-прежнему есть свобода от трудов – и все то, что оно значит для малышей. В некоторые дни Эмер радовалась, что удалось сберечь этот детский восторг в начале июня, а иногда ей было стыдно, что она все никак из этого не вырастет.

Когда церемония подошла к концу, Эмер встала во главе шеренги поздравлявших – расцеловать детей, пожать им руки. Такое вот последнее прощание. Держалась Эмер безупречно, с непринужденной щедростью главы государства, приветствующей гостей, по пять секунд на брата, на торжественном приеме. Как королевич, она не смотрела, кто там приближается к ней дальше, а вперяла взгляд в того, кто сейчас был прямо перед ней. Однажды она лично видела, как это делает Билл Клинтон: сосредоточил взгляд в двух футах перед своим носом, люди входили в его пространство, в его фокус, и прочь из него, а царственная сосредоточенность никуда не смещалась. Получалось так, будто нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее с Клинтоном – а затем оно завершалось.

Эмер изо всех сил изображала Билла Клинтона. Дальше. Почти все остальные родители и дети вплывали в поле ее зрения и выплывали из него, как мысли Эмер забредали в подземку и выбирались оттуда. И все прошло без сучка и задоринки. Все же цивилизованные люди ХХI века. Вроде как.

У школы все же пришлось пробиваться сквозь толпу детей всех возрастов и их родителей, и хотя Эмер предпочла бы избежать любых встреч, ее остановила и закатила в лузу стайка старшеклассников – бывших учеников, желавших повыпендриваться своей наступившей зрелостью. Пусть и вышло странновато, когда пятнадцатилетние мальчишки взялись безобидно заигрывать со своей довольно-таки аппетитной бывшей учительницей начальных классов, обращаясь к ней “мисс Эмер” с лукавой неопределенной иронией, Эмер понимала, что они попросту жаждут признания в себе мужчин, в которых превратились или превращались. Эмер понимала, что ее долг – зеркалить им их мужественность, но никак не смущать их действительным намерением, не выходить ни за какие рамки и никаких границ не размывать. Эмер это умела – вести себя слегка смущенно и при этом показывать, как ее впечатляют их, буквально, недозрелые намеки, даже если ее способность осознавать рамки и выход за них сейчас была в никудышной форме.

Эмер сдавала назад, кивала, улыбалась и потихоньку пробиралась к краю толпы. Вышла на улицу, развернулась и направилась к подземке. Три квартала до свободы. Тут Эмер окружил ее конвой, и она ощутила себя почти неуязвимой.

Ощущала она и другое: за ней следят, причем непонятно кто. Может, Кон, а может, Мама – или Сид. Полгода назад никто не пошел бы за ней до поезда подземки, а теперь аж трое на выбор. Жизнь налаживается. У входа в метро она заметила Хана, вид у него был встревоженный.