Дэвид Духовны - Мисс Подземка

– Или же попросту не брать на себя полной ответственности за собственную жизнь? – добавил Кон. – Думаю, замысел будущего, надежда на него в виде плана или даже пожелания – возможно, способ не отдавать должного настоящему, жить отрицая. В смысле, надежда и страх – они же на самом деле…

– Внебрачные братья? – договорила за него Эмер.

Они встретились взглядами – словно происходило сразу два разговора одновременно, один слышный, а второй бессловесный. Эмер вспомнились строки из Китса. Что-то вроде “рожденные мелодии волшебны, волшебней те, что не коснулись слуха” [203] И з “Оды греческой вазе” Джона Китса, пер. Я. Пробштейна. Задумалась, не произнести ли это в голос.

Иззи сказала:

– Неисповедимый исполнитель? Это какой-такой? Типа как Мэтью Макконахи? [204] Мэттью Дэвид Макконахи (р. 1969) – американский актер, кинорежиссер, сценарист, продюсер Эта беседа явно требует больше вина, нежели я в данный момент располагаю.

– Я считаю, – развила мысль Эмер, – скорее вот как: наши жизни происходят одновременно на разных планах, это очень, очень глубокое настоящее. И пусть это не так с научной точки зрения, здесь есть философская истина в прагматическом смысле.

Кон кивнул:

– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сейчас же.

– Придуриваетесь?

– А-бля-солютно нет, – отозвался он.

– Ой блин, – проговорила Иззи с каменным лицом, – он на полном серьезе.

– Умеете вы обращаться с наречиями, Кон, – сказала Эмер.

Все улыбнулись, примолкнув, и некоторое время переглядывались.

– Хотите еще о чем-нибудь спросить? – обратилась Эмер к Кону. – Что-то мне подсказывает – хотите.

Выпучив глаза, Иззи сценически зашептала так громко, что могла бы прервать разговор и в десяти футах от них:

– Она не замужем!

– Все так и есть, – согласилась Эмер.

– И я нет, – сказал Кон.

Иззи выпалила:

– Дело в шляпе. Она то, что надо.

Иззи дала задний ход и пошла искать еще шардонне.

Кон задал свой вопрос:

– Видится ли вам эта история – эта история любви – как развивающаяся в неисчерпаемых вариациях? Или вы хотите сказать, что вот эта, которая завершается тем, что мужчина приносит предельную романтическую жертву ради женщины в вечной борьбе между жизнью и работой без изъяна, есть воплощение лучшего из всех возможных миров?

– Я писатель, я не “хочу сказать” что-то – я пишу вокруг этой мысли.

– Туше́ .

– Но, наверное, я “хочу сказать”, что, да, существуют неисчерпаемые вариации любовной истории, но лучший исход, лучший из возможных миров – тот, в котором мы с вами сейчас. В это приходится верить ради сохранения собственного рассудка, и этот финал, финал, начертанный Судьбой, о котором договорились моя книга и эта публика, – лучший финал.

– Иначе говоря, вы не знаете, чем все закончится. – Он улыбнулся.

– Понятия не имею.

– Я надеялся, что вы так скажете.

– Думаю, тут разговор более долгий.

– Вероятно, вы правы. Я бы хотел в нем участвовать.

– Может, и получится. Но не сегодня. Потому что мне надо еще потолковать вон с теми ребятами из Голливуда, с голливудцами, – о продаже моей души Мишургороду.

– Ой, такой финал мне не нравится, – сказал Кон.

– Тогда оставайтесь на нашей волне, – отозвалась Эмер. – Была рада с вами познакомиться, Кухулин, КК, Кон, в смысле, хочу я сказать, рада была вновь с вами познакомиться. До встречи.

– И я рад был вновь увидеться.

Они пожали друг другу руки, и Эмер ощутила электрический заряд новизны, прошедший по руке, – и порыв не прекращать рукопожатие.

Эмер отправилась в другой угол зала поговорить с какими-то агентами, пожелавшими превратить ее видение в серию фильмов о богах, попарно рождающих отпрысков Нового Мира с гибридными волшебными способностями. Кон, которому внезапно стало одиноко и неловко, пошел забрать пальто, но Иззи, возникнув из ниоткуда, как хмельное привидение, сцапала его руку и сказала:

– Никуда не уходи, идиот.

– Что?

– Паря, она вернется.

И словно по команде, Эмер отошла от голливудских ребят и направилась к Иззи и Кону, Иззи при этом сценически пробормотала:

– Ух ты, быстрее, чем я думала.

– Кон? – проговорила Эмер.

– Да, Эмер.

– У меня день рождения.

– Правда?

– Да, – сказала она и отрицательно покачала головой.

– Двадцать девять?

– Примерно, да.

– Ну, тогда, если дадите мне фору, я бы добыл вам что-нибудь в подарок, – сказал он.

– Очень мило.

Они вперились друг в дружку. Иззи, дыша вином, буркнула вполголоса:

– И совсем не неловко.

Кон улыбнулся и спросил:

– Есть желания?

Эмер даже думать не пришлось. Пожелала.

– Да. Желание. Хочу куда-нибудь пойти, сейчас же, Кон. С вами.

– Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сейчас же, – сказал Кон.

Час пик давно миновал, поэтому в вагоне совсем не битком. Эмер с Коном входят в вагон и тут же отыскивают свободные места. Машинист приветствует только что вошедших и тарахтит названия следующих остановок.

– Легко свидания раздаешь, – говорит Кухулин.

– Это тебе так кажется, – отвечает Эмер.

Машинист завершает оглашение маршрута:

– Последняя остановка – Ямайка. Осторожно, двери закрываются.

Поезд содрогается и движется вперед, исчезает в знакомом неведомом надвигающегося тоннеля. Эмер берет Кона за руку, мир снаружи меркнет и тает.

Пожилая пара идет по пляжу рука об руку. Им, возможно, за восемьдесят, если повезло. Это пляж в Коста-Рике или, может, на Ямайке. Или на Ямайке ума. Нам это неизвестно. Пляж почти безлюден, если не считать мальчонки, который сидит там каждый день с камерой-“полароидом”; при нем стеклянные бутылочки. Его зовут Руджерио, или Сильвестр, или Сидни. Поди знай. Он придумал себе миленькое вымогательство.

Пожилая пара – они называют себя Кон и Эмер – проходит мимо мальчика, и он навязчиво просит их позировать для фото. У них с собой несколько баксов, и потому они сдаются. Он фотографирует их, достает из побитого погодой рюкзака светло-зеленую стеклянную бутылочку и пробку, велит старикам загадать желание, положить фотокарточку в бутылку, запечатать и бросить в океан – пусть судьба заберет ее, говорит он; вот прямо так и говорит:

– Пусть судьба несет ее.

Пожилой паре эта задумка нравится. Им нравится мысль о совместной жизни в бутылке, нравится, что судьба понесет ее. Они суют фотокарточку в горлышко зеленой бутылки и накрепко затыкают ее пробкой. Старик, Кухулин Констанс, назван в честь добродетели постоянства, но друзья зовут его Коном, как в картах; у него болят плечи, но он замахивается, как заправский игрок, каким был когда-то, и изо всех сил забрасывает бутылку в море. Она падает гораздо ближе, чем он надеялся, и старик пожимает плечами: я уж не тот, что прежде. Эмер устремляет на него взгляд, который говорит: все в порядке, я помню тебя таким, как прежде.