Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

– Я ею займусь. Но дайте мне пива. Я же не профессионал.

Ники взял фонарик, встал на колени и осмотрел трубы.

– Нужно новое соединение. Тройник прохудился.

– И все?

– Ну да. – Ники пошерудил в ящике с инструментами и нашел нужные для починки.

– Не хотелось бы оставлять этот дом в руинах.

– Вы куда-то собрались?

– Когда умру.

– А, понятно.

– Не хочу оставлять Калле развалины. Достаточно театра. Если я оставлю дом в порядке, мои дочери смогут его продать.

– А Калла куда денется?

– Я надеюсь, что она скоро устроится.

– Хорошо бы.

– Чего еще желаешь детям? Чтобы была какая-то надежность, даже если ты ведешь жизнь артиста.

– И как это? Быть артистом? – спросил Ники.

– Это значит, что ты сделал со своей жизнью что хотел, но ничего не заработал. Неплохая сделка. И об этом «Двенадцатая ночь». Каждый персонаж там пытается найти свое счастье.

Ники выглянул из-под раковины:

– Любовь.

Сэм кивнул.

– Или смысл жизни. В конце пьесы Шекспир отвечает на вопрос «Почему я так важен?». Это слишком большой груз для комедии.

– Пожалуй. Могу ли я спросить вас, мистер Борелли, зачем ему самозванцы? Почему они все прячут свои личности?

– Я думаю, что Шекспир хочет сказать: ищи истину везде, где можно, надень другую шляпу, или костюм, или маску и посмотри, куда это приведет. Может, и к той самой жизни, которую следует прожить. Чистота и достоинство – вот куда это тебя приведет.

Ники вылез из-под раковины, пустил воду, наклонился и проверил трубу.

– Починил? Вот спасибо! – восхитился Сэм.

– Пусть Фрэнк все-таки тоже взглянет. Последнее слово за экспертами. А мне пора.

– А пиво?

– Я еще вернусь.

– Не окажешь ли еще одну услугу? Отвези этот ящик с инструментами в театр. Я попросил Каллу позаимствовать его из театральной мастерской.

– Нет проблем. – Ники сложил инструменты в ящик.

Сэм полез в холодильник, достал еще две бутылки и протянул их Нику:

– Дочка любит пропустить холодненького пива в конце рабочего дня. Не передашь ли?

Единственным незапертым входом в Театр Борелли была служебная дверь, которую подпирал камень. Ники распахнул ее коленом. Он занес ящик с инструментами на сцену. Калла сидела скрестив ноги у стенки просцениума и просматривала бухгалтерскую книгу, а суфлерский экземпляр пьесы валялся открытым на полу. Прожекторы лили свет во всю силу.

– Соскучилась? – Ники сел рядом с ней.

– Нет.

– Я починил тебе раковину на кухне.

– В самом деле?

– Твой папа заплатил мне двумя бутылками пива. Но попросил одну передать тебе.

Ники протянул ей холодную бутылку, которую припрятал в ящике для инструментов.

– Он у нас нечто.

– Это точно. – Ники сорвал крышку с бутылки Каллы, а потом со своей.

– У него нет терпения. Я же сказала, что Фрэнк забежит завтра и починит.

– Поздно. Твой отец уже разложил там все инструменты, как хирург.

– Но он понятия не имеет, что с ними делать. Мне всегда хотелось иметь отца, который умеет чинить хоть что-то. Ручка на двери в спальню отвалилась, когда мне было восемь, и ее до сих пор не приладили обратно.

– Человек не может быть всем. И все делать.

– Но стоит поискать такого, как ты думаешь?

– Если есть время. И оно у тебя есть. У тебя есть юность и красота и длинный список требований к тому же.

– Время у меня есть.

– Но ты не принимаешь комплиментов.

– Нет, принимаю.

– Тогда скажи «спасибо». Я думаю, что ты хорошенькая. Это не задевает тебя?

– Совсем не задевает, – взъерошилась Калла.

– А кажется, что задевает. Ты почти застыла. Закрылась. Ты отвергаешь мою элегантную светскую беседу.

– Я не отвергаю!

– Нет, отвергаешь. Ты прикрыла глаза. – Ники показал как. – Веки опущены. Как двери гаража.

– Прелестно.

– И я так думаю.

– Ты со мной флиртуешь. – Калла не отрывалась от гроссбуха.

– Нет.

– Хорошо, потому что ты собираешься жениться на мисс Де Пино.

– Ты слышала про атомную бомбу?

– Ага.

– В день, когда я вступлю в брак с Пичи Де Пино, огромное розовое облако взорвется над церковью Лоретанской Богоматери. Оно раздуется до небес, как шаровая молния, сделанная из кружева, дыма, розовых лепестков и миндального драже. Никто не выживет. Даже ты.

– А ты?

– И я не выживу. Все погибнут во имя ее.

– Кроме праведных. Мужчина. Женщина. Священнодействие. Истинная любовь. Ничего лучше не бывает.

– Ты слишком насмотрелась Шекспира.

– Я росла с ним. Вот мои родители – у них была настоящая история любви. – Калла закрыла бухгалтерскую книгу.

– Ты счастливица. А я ничего не могу сказать о любви моих родителей. Это самое печальное в сиротстве. Нет на земле такой любовной истории, которую я мог бы назвать своей.

– Прости меня. Вот дура. Не нужно было мне болтать о родителях.

– Еще как нужно! И наслаждайся этим. Что может быть лучше, чем услышать о людях, любивших друг друга, не проживших жизнь зря, создавших семью. Совсем как в пьесе. Я многое бы отдал, чтобы увидеть любовь моих родителей, – увидеть их вместе, знаешь, просто их вдвоем на кухне, смеющихся, готовящих бутерброды, держащихся за руки на улице, видеть, как отец открывает дверь машины для мамы. Отсутствие таких воспоминаний делает тебя сиротой, тебе не хватает обычных ежедневных проявлений любви.

Калла отвернулась.

– Эй, тебе со мной скучно, – подтолкнул ее локтем Ники.

– Совсем нет.

– Ты уверена?

– Кто же этого не хочет?

– А ты хочешь?

– Конечно. – Калла почувствовала, как ее щеки покрылись румянцем.

– Я помню твою маму. Она была красавица.

– Была. – Калла посмотрела на свои руки, потому что они напоминали ей материнские.

– Ты выглядишь точно как она.

– Я похожа на отца.

– Нет. На мать, ты на нее похожа.

– Спасибо. Лучшего комплимента ты не мог мне сделать.

– Правда? Я пытался сообразить, как произвести на тебя впечатление, и нес что в голову придет. Поди догадайся.

– Ну вот, – засмеялась Калла.

– Мне жаль, что ты ее потеряла.

– Да, было нелегко. И очень тяжело для отца. Он так и не пришел в себя после ее смерти. Не смог справиться с горем и потому заболел. Но я уверена, что помогу ему выкарабкаться и заставлю режиссировать следующую постановку. Пусть он не хочет, но я его заставлю.

– Ты все это делаешь ради него?

– Это семейное дело, – улыбнулась Калла.

– Я понимаю. Я ведь работаю в таком же.

– Но я люблю театр. Может, не так сильно, как отец, который для него всем пожертвовал, но ненамного меньше. Он проводил в театре все время, когда мы были детьми. Мама заворачивала ему обед и приносила ужин. Я больше времени провела в бельэтаже, чем на заднем дворе дома.

– И мама не возражала?

– Все, что делало его счастливым, было счастьем и для нее.