Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

Даже тысячный раз слышанные истории звучали в ее устах так, будто она рассказывает это в первый раз. Поэтому она и смеялась потом совершенно искренне, без малейшей нарочитости и расчета.

И вот, когда мы изрядно выпили и алкоголь развеял скопившуюся в душе тьму, а заодно затуманил нам глаза, так что мы потеряли способность взглянуть на себя со стороны, мы без труда последовали ее примеру. Взрывы смеха за нашим столом следовали один за другим. Бабушка так и сыпала рассказами, накопленными за восемьдесят пять лет, но на этом не останавливалась: по мере того как алкоголь отключал внутреннюю защиту, старые истории получали продолжение, а это кардинально меняло их суть. Так, например, мы давно уже знали, что в 1930-е годы она служила в Осло персональным водителем, это уже стало частью семейной мифологии, ведь в те времена еще редко какая женщина имела водительские права, а уж тем более работала шофером. Место, по ее словам, она нашла по объявлению – читала у себя дома в Осгорстранне газету «Афтенпостен», увидела объявление, написала письмо, была принята и переехала в Осло. Работодательницей оказалась пожилая, эксцентричная и очень богатая женщина. В начале двадцатых годов бабушка жила у нее на вилле и возила на машине, куда скажет хозяйка. У хозяйки была собака, которая обычно выставляла морду в окно и облаивала оттуда всех встречных. И бабушка со смехом рассказывала, как неудобно ей было перед людьми, когда она возила хозяйку. Однако, подчеркивая ее эксцентричность и, возможно, старческое слабоумие, бабушка упоминала еще одно обстоятельство. Эта дама прятала свои деньги дома в самых неожиданных местах. Пачки денег лежали у нее в кухонном шкафу в кастрюлях и чайниках, на полу под ковром, в спальне под подушками. Рассказывая это, бабушка обыкновенно смеялась и качала головой, напоминая нам, что она приехала тогда из захолустного городка, и это была ее первая встреча не только с большим миром, но и с миром богатых и образованных людей. На этот раз, когда мы сидели втроем у нее на кухне вокруг освещенного стола за бутылкой «Абсолюта», рядом с которым в потемневшем окне отражались наши лица, она вдруг риторически вопросила:

– Ну, и что мне было делать? Она же была такая богачка! И деньги лежали у нее повсюду. Так какая ей была разница, она же все равно не замечала, если что-то из них пропадало. Ведь для нее не имело значения, если я немножко возьму.

– Ты брала деньги? – сказал я.

– Да ясное дело, брала. Понемножку, она и не замечала. А раз не замечала, так какое это имело значение. И потом, она так мало платила. Сущие гроши! Я же не только возила ее на машине, а еще сколько всего другого делала, так что мне по справедливости причиталось больше.

Она хлопнула ладонью по столу. Затем рассмеялась.

– Ну, уж а ее собака – это вообще нечто! Мы являли собой редкостное зрелище, когда катили по Осло! Тогда еще машин было мало. Так что на нас обращали внимание, и еще как!

Она посмеялась. Потом вздохнула.

– Да уж. Жизнь – это божба, сказала старушка. Она не выговаривала «р».

Она поднесла к губам стакан и выпила. Я тоже. Затем взял бутылку и налил себе еще, взглянул на Ингве, он кивнул, я налил и ему.

– Тебе еще подлить? – спросил я, посмотрев на бабушку.

– Не откажусь, – сказала она. – Немножечко.

Когда я налил бабушке, Ингве стал подливать сок, но стакан не успел наполниться наполовину, как сок кончился. Он встряхнул картонку.

– Пусто, – сказал он, повернувшись ко мне. – Ты вроде бы купил еще спрайта?

– Ну да, – сказал я. – Сейчас достану.

Я встал и подошел к холодильнику. Кроме трех моих пол-литровых бутылок там стояла еще полуторалитровая, которую утром принес Ингве.

– Ты забыл про эту? – спросил я, показывая на бутылку.

– И правда, – сказал Ингве.

Поставив ее на стол, я вышел на лестницу и спустился в туалет. Вокруг зияла пустота больших темных комнат. Но воспламененное спиртным сознание не воспринимало окружающего, иначе меня затопил бы этот мрак, а так я пребывал если не в радостном, то все же в оживленном и приподнятом настроении, которого не могла нарушить даже мысль о том, что папа умер, – она присутствовала, но лишь бледной тенью без сопутствующих переживаний, оттесненная живой жизнью, образы, звуки и события которой, пробужденные опьянением, так и мелькали в моей голове, вызывая иллюзию, будто я нахожусь среди многолюдного общества, где царит веселье, и мне не терпелось поскорее продолжить в том же духе. Я знал, что на самом деле это не так, но так это ощущалось, а мною сейчас правили ощущения, даже когда я спустился с лестницы и ступил на потертый ковролин первого этажа, освещенный слабым светом, проникавшим через дверное оконце, и когда я вошел в туалет, который по-прежнему гудел и шумел так же, как это было на протяжении минувших тридцати без малого лет. Выйдя назад, я услышал доносившиеся сверху голоса и поспешил туда. Я прошел в гостиную, посмотреть на место, где он умер, в новом, более безразличном состоянии духа. И тут меня вдруг охватило ощущение того, кем он тут был. Я не то чтобы увидел его, – ничего такого, – но вдруг почувствовал его, все его существо, каким оно было в последние месяцы в этом помещении. Поразительное ощущение! Но я не захотел на нем задерживаться, да, наверное, и не мог, потому что продлилось оно какой-то миг, а затем в него вцепилась мысль, и я вернулся на кухню, где все оставалось так же, как тогда, когда я из нее выходил, кроме цвета напитков, которые на этот раз были бесцветными и в них играли мелкие пузырьки.

Бабушка продолжала свои рассказы о том времени, когда она жила в Осло. Эти истории тоже входили в круг семейной мифологии, но и они представали сейчас в неожиданном свете. До сих пор я знал, что сперва за бабушкой ухаживал Алф, дедушкин старший брат. Сначала все думали, что она выйдет за него замуж. Оба брата учились в Осло в университете, Алф на естественном отделении, дедушка – на экономическом. Разойдясь с Алфом, бабушка вышла за дедушку, и они переехали в Кристиансанн, туда же переехал и Алф, но уже женившись на Сёльви. Сёльви в юности перенесла туберкулез, в одном легком у нее остались каверны, так что она всю жизнь была слабого здоровья и не могла иметь детей, поэтому они в сравнительно немолодом возрасте удочерили девочку из Азии. Семьи Алфа и бабушки с дедушкой составляли для меня то окружение, в котором я рос, мы бывали у них в гостях, а они у нас, в разговорах часто упоминалось, что Алф и бабушка когда-то собирались пожениться, это не было секретом, а когда дедушка и Сёльви умерли, бабушка и Алф стали встречаться раз в неделю; по субботам бабушка днем отправлялась к нему в гости, навещала его на вилле в Гриме, и никто не видел в этом ничего плохого, хотя иногда кто-нибудь добродушно посмеивался: может, зря, дескать, они в свое время не поженились?