Ирена Доускова - Будь Жегорт

– Как это не будешь? Почему бы тебе это не прочесть? Тебе больше хочется что-нибудь о Готвальде, да?

– Нет, но это мне не очень нравится.

– Как не нравится?

– Ну, не знаю, оно какое-то странное.

– Почему странное? Оно красивое.

– Ну, суженый этот, не знаю… Оно такое, очень о старинном.

– Да, суженый, и что, это же красиво. Так раньше говорили.

– Но так уже не говорят, и все будут надо мной смеяться.

– Почему они будут над тобой смеяться?

– Я не знаю, потому.

Я стеснялась сказать Каченке, что хуже всего это «не доросла еще». Что подумают мальчики? Конечно, про грудь. Не хочу ничего читать ни о каком парне. Эх.

– Кто смеется над таким красивым стихотворением, тот глупец, и ты можешь на это спокойно наплевать!

Как Каченка не понимает? Наплевать, наплевать… Разве она не знает, каково мне будет опять?

Я вспомнила, что неделю назад Каченке на голову упала балка, и решила ничего не говорить. Хорошо еще, что январь не скоро, может, к тому времени она об этом забудет.

Еще в январе должна быть премьера «Золушки» на балете, но непонятно, будет ли она, потому что этот заморский принц Сианук, который танцевал принца, вдруг перестал к нам ходить и никто его нигде не видел. Теперь придется все начинать заново, с новым принцем, и мы, наверное, не успеем.

Я купила Пепичеку инерционную машинку, а Каченке красивую коробку, там внутри принцессная ткань и в ней в таких углублениях лежат два розовых мыла и один маленький одеколон. Сверху на коробке красивыми буквами написано «ЭЛИДА». Пани продавщица сказала, что это называется набор. Он стоил тридцать две кроны, и у меня уже почти ничего не осталось. Но дедушка Франтишек добавил мне десять, так что я еще смогла купить закопской бабушке на двенадцать крон замечательные духи – они называются «Живые цветы», и в них действительно плавают серые комочки.

Еще приезжал пражский дедушка Брдёх. Он достал из сумки большой полиэтиленовый пакет, на котором нарисован Микулаш, сказал: «Ну, что тут у нас?» – и стал вынимать из него бананы, апельсины и ананас. Как обычно. Потом он показал нам жонглирование апельсинами, посвистел животом и снова уехал. Еще он дал Каченке две упаковки миндаля для рождественских сладостей и Пепе – пару поношенных ботинок. Веселый дедушка, жаль, что он не приезжает к нам почаще.

Во вторник я пошла к пани Фраймановой с рождественскими сладостями, которые для нее приготовила Каченка, потому что в следующий раз уже будут каникулы, и по пути предвкушала, как пани Фрайманова наверняка тоже меня угостит.

По пути я ненадолго остановилась у канцелярских товаров, потому что там в витрине опять были те большие наборы фломастеров и карандашей, где в каждом не меньше двадцати цветов. Я хотела их хотя бы сосчитать. Вдруг кто-то закрыл мне глаза руками и сказал: «Хе-Хе-Хеленка, привет. Как дела у мамы?»

Я испугалась, выпустила из рук поднос, и все рассыпалось. Что-то провалилось сквозь решетку, на которой я стояла, что-то только испачкалось. А напугала меня пани Гланцева. Она хотела знать, отпустили ли Каченку из больницы, и когда я ответила, что да, она сказала, что все равно это еще не победа, потому что от такой нехорошей травмы можно, не приведи Господи, умереть и через год – ни с того ни с сего. И сказала, чтобы я передавала Каченке большой привет.

Когда она ушла, я собрала все сладости, которые остались на тротуаре, и попыталась просунуть руки через решетку и достать хоть бы что-нибудь. Но ничего не вышло, и туда упали мои варежки. Мне никогда не нравилась пани Гланцева.

Пани Фрайманова взяла у меня эти грязные кусочки, украшавший их бант и помятую салфетку и сказала, чтобы я не плакала, что ведь, в сущности, ничего ужасного не случилось. Потом она приготовила чай и принесла свои чистые, вкусно пахнущие сладости. И еще зажгла свечи, чтобы нам было хорошо.

Пани учительница сказала, что рождественскую елку придумали немцы. Рождественская елка и собака такса – вот два единственных хороших немецких изобретения, считает она.

В конце урока за мной пришли Каченка с Пепичеком. Каченка пожелала пани Фраймановой счастливого Рождества, а пани Фрайманова поблагодарила Каченку за восхитительные сладости.

Уже стемнело и накрапывал дождь, но на площади еще было много народу. Становилось холодно. Наверное, скоро снег. Это было бы хорошо. Я спрятала руки в карманы, быстро-быстро, чтобы Каченка не заметила, что у меня нет варежек.

Во всех окнах уже горел свет. Кроме наших. Пепа ушел в сауну. Лестница в нашем доме была закапана красным. Кровью! Это была всамделишная кровь. Сначала несколько капель, а потом лужица побольше и опять несколько капель. Я подумала, что Пепа, например, не пошел в сауну, а вместо этого убил Кроупову или Вытлачила, потому что его тоже хотят выгнать из театра. Но нет.

На нашей двери на ручке висел заяц. Он висел вниз головой, за ухом у него была черная дырка, и из нее все еще капала кровь. На коврике стояла коробка с яйцами, некоторые были красные, как на Пасху.

Я выбежала обратно на улицу. Посмотрела по сторонам и увидела закопскую бабушку, похаживающую взад-вперед по тротуару. Она была вся вымокшая и разговаривала сама с собой, как всегда, когда она по-настоящему сердится.

Ура! Виват! Салют! Да здравствует бабушка Даша! Мы переезжаем в Прагу! Как подумаю, что через неделю я буду гулять там, голова идет кругом. Не говоря уже о том, что теперь я запросто могу встретить живую Милушку Воборникову! Я так волнуюсь, что все время хожу, не могу оставаться на одном месте.

Еще я рада, что убитая девочка Ханичка Ш. не была той девочкой, которую мы всегда подвозим до школы. Мне так полегчало. Несчастная Ханичка Ш. – это та другая, которую мы подвозили всего один раз. Нашу девочку с Чертовой Мельницы зовут Яничка. К Рождеству она мне прислала открытку, и там это все написано.

На Рождество мы поехали в Закопы. Когда мы выезжали из Ничина, я обернулась и мне показалось, что Святая Гора горит, но, к счастью, это просто покраснели башни костела, когда садилось солнце. Мне было бы очень жаль, если бы со Святой Горой случилось то же, что с Выставочным дворцом, потому что это главная ничинская достопримечательность. Хоть мы и уезжаем через неделю и я уже точно никогда сюда не приеду, но все равно было бы жаль.

В Закопы приехала и бабушка Даша. Под елкой от нее был конверт, в котором была записка, что если мы хотим, то можем переехать во вршовицкую квартиру тети Марты.

И мы хотим! Родители об этом, кажется, знали заранее, но мне нужно было срочно выбежать на улицу и немного поваляться в снегу. Пепичек тоже прибежал, и мы ужасно кричали.

После этого на ночной мессе я почти не могла петь, но все равно пела, и Каченка пела, и закопская бабушка пела, а дедушка играл на органе, только Пепа с бабушкой Дашей остались дома и смотрели телевизор.