Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Ничего.

— Вот именно. Я тебя и привез в самое лучшее место, потому что уважаю. Если б этот вертопрах поехал (догадался все-таки), разговаривать бы не стал. А ты серьезный. Как писать можно, не зная ничего? Это Мостричу вашему все равно, на какой пробор причесать — налево, направо, — но у тебя ж совесть есть!

— Есть! — пытаясь приподняться, пробулькал я.

— А он город выстроил! Сплошной мрамор! Кто-нибудь другой смог бы это?

— Н-нет! — я уверенно качнул головой.

— То-то! — кивнул Камиль. — Ну, давай!

Мы приняли еще по пиале. Камиль вдруг подкатился ко мне, прильнул губами к уху:

— А потом — он же дурак был!

— Как? — я в испуге откатился.

— Так. — Камиль уверенно кивнул. — Я же с детства его знал. С моего детства. Дурак! Часто заходил к нам во двор — с родителями моими дружил, из одного рода мы! — это было сказано гордо. — И сколько раз приходил, столько спрашивал: «Как учишься? Учись хорошо!» Причем одно и то же говорил, когда мне три года было, — где я мог учиться, и когда тринадцать... Дурак! Ну, будешь писать?

— Нет! — твердо ответил я.

— Хороший человек!

Он сделал чайханщику какой-то знак. Все бы редакторы были такими! Мы осушили еще по пиалушке. Но дело не в этом. Выпили немного, можно сказать, что свои принципы (в данном вопросе) я даже не пропил, а проел. Да их и не было, к счастью. Это у Моти принципов навалом, а у меня мало. Я погрузился в блаженство. Камиль, удовлетворенный победой, закрыл глаза. Вдруг компрессор прервал грохот, а вместе с ними удушливую струю. Вот теперь тут действительно замечательно!

Подошла Ляля, уже осмотревшая по нескольку раз все достопримечательности в округе. Мы с Камилем лежали, булькая, как два бурдюка.

— Работаете?

— Да! — с достоинством выговорил я, пытаясь встать.

Чтобы слегка размяться, освежиться, мы с Лялей пошли по близлежащим холмам.

— Ослик! — радостно закричал я.

Ляля со вздохом повернула обратно. Камиль уже снова сидел на помосте, и чайханщик гордо демонстрировал ему огромные колбасы, свисающие через край таза... Символика была откровенной.

— Казы! — подтвердил наши ассоциации Камиль. — Из чувственной молодой кобылки мясо прокручивается! — после того как он сделал важное дело, зарубил вредную книгу, его потянуло к порокам. — Жена мне говорит: когда казы с друзьями кушаешь — домой лучше не приходи, опять всю ночь мучить будешь! — Камиль гордо улыбнулся.

Ляля криво усмехнулась: «Испугали!» — и ушла. Она не стала восклицать: «Или я, или это!» Она все перечувствовала и поняла. Конечно, мой ответ — всегда «это», как бы не было порой горько и тяжело. «Это» может быть круглым и быть овальным, гладким и шершавым, вечным и секундным, восхитительным и отвратительным, видимым и невидимым, но всегда для меня важней будет «это», а не «она». «Это» я ей уже говорил. Такая работа.

После казы, тяжело покачиваясь, я нашел Лялю в домике за автобазой, предназначенном для гостей. Мы открыли окно. Холмы сделались уже фиолетовыми. Вдали поднимались какие-то марсианско-серебристые купола. Вдруг громкий шорох под окнами заставил нас вздрогнуть: еж схватил змею, она колотилась, но еж все больше и больше заглатывал ее и, видимо пожадничав, стал задыхаться. Погибали оба: и змея (конвульсивно дергалась) и еж (мутнея глазами, затихал).

Ляля рванулась. Я схватил ее. Теперь уже в комнате мокрый встрепанный еж жадно доглатывал змею: поднимал ее толстое блестящее тело, яростно тряс, заставляя исторгнуть яд, который слаще меда. Змея еще мощно билась, еж все глубже заглатывал ее, но они уже умерли. Все!

Ляля вдруг рванулась.

— К-куда?!

«...Ежик, ни головы, ни ножек!» Впрочем, ножки обнаружились — длинные, гладкие!

— Можно, я надену трусы?

— Нельзя!

Проснулся я в темноте от какого-то щелчка. Ляля, стоя надо мной, защелкнула замочек лифчика на животе и, перекручиваясь всем телом, перегоняла мешочки вперед и вверх, к месту их наполнения.

— Куда-а? — нагло развалясь, рявкнул я.

Она, не оборачиваясь, вышла. Я выскочил на улицу. Она шла по шоссе, и ее, как по заказу, догонял мощный БелАЗ. Он навис над ней мощной холкой, дрожал. Тускло горел глаз кабины. Она что-то говорила ему, поставив сапожок на подножку. Мелькнуло бедро — и он поглотил ее. Я остался. Холмы тонко, по краю, краснели. Некоторое время, пока жизнь вокруг еще не проснулась, я ходил по горам и рыдал. Пока есть время и силы — почему бы не порыдать? Немало всего пережито, немало горького, наверняка, еще предстоит — уж отрыдать, раз выпала такая возможность, за все! В самый кульминационный момент где-то зарыдал осел — и я засмеялся. Пока жизнь дарит такие подарки — жить можно!

Камиль спал на помосте, ветерок слегка теребил полы его плаща. Зачем будить — человек исполнил свой долг, теперь отдыхает!

На остановке почему-то оказалось много красивых, нарядных, веселых людей с букетами в руках. Откуда — ведь вокруг пустота? В общем, глядя на них, оставалось сделать вывод, что я тоже отлично отдохнул!

Вышел в центре и гулял по городу — вдыхая, прощаясь. Розоватый низкий кизячный дымок, журчание арыков, поскребывание скрюченных листьев по засохшей глине. Из двери с надписью «Библиотека» вдруг выскочила, бекая, толпа баранов. Я захохотал. Да, жизнь делает такие сюрпризы — я жив.

Неожиданно я нашел Шкапный переулок — сколько искал! Отец жил здесь в двадцатые годы, спасаясь от голода! Поймал однажды в арыке сома. А вот и сом! Как был — в одежде, в штиблетах — кинулся в арык, боролся с сомом. Ну все — до следующего раза! Пошел.

Потом я ехал в прохладном метро, внимательно вслушиваясь в объявления остановок: «...Тинчлик бекета!» Незнакомые (знакомые?) сочетания звуков шевелили в душе какие-то тайные силы.

Квартира оказалась пустой. Вот это да! Некоторое время я метался, осматривая вещи, — все вроде на месте... Когда я, измученный переживаниями, уснул, дверь шумно распахнулась, вошли они — и Артур с ними! «Ну — здравствуй, дедушка Мороз!» Мы обнялись. Артур, как и положено провинциальным интеллигентам-диссидентам, был в бороде. Радостно обнимаясь, мы ждали такой же радости от окружающих, но не дождались. Все были какие-то почерневшие, грязные, включая Лялю. На запястье Артура я вдруг заметил ожоговый пузырь. Откуда они? Как рассказал Артур (тоже, конспиратор!) — с горящей скважины Амалык, загоревшейся после взрыва. Весь мир уже об этом гудит, а тут — молчок!

Я вскользь доложил Моте об итогах: окончательном исчезновении Османова. Мотя выслушал меня с усталым высокомерием: когда этот рвач-неудачник наконец угомонится? У него на примете уже имелось что-то получше...

Артур явился провожать нас, спрятанный в азиатском костюме, как легендарный Лоуренс Аравийский, причем в женском, с паранджой на лице. Но то явно была уже не конспирация, а шутка. Артур передал свои диссидентские обязанности Моте и теперь веселился — а тот нес их далее с поднятой головой.