Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Ну что, Мерзкий Хью? Нравится тебе наш город?

— А то!

На гранитных ступеньках, ведущих к воде, время от времени мы замечали студенток, как бы прилежно готовящихся к сессии.

— Надо брать! — говорили мы деловито.

Но плыли мимо. Нынче больше история города волнует нас! Мы вплывали в мещанскую, ремесленную часть. Трехэтажные пыльные домики с кургузыми колоннами, трогательные и жалкие в их наивных попытках походить на дворцы. Здесь грустишь больше — а это так хорошо!

Ампирный домик с острым «скворечником» наверху, с круглым чердачным окошком, ржавым балкончиком на фасаде. Над низкой сырой аркой — полуисчезнувший символ другой эпохи: «Осоавиахим». Мало уже кто сейчас расшифрует это заклинание. Звезда, всего с тремя уже концами, на ней скрещены винтовка и пропеллер, внизу — лихо изогнутая каменная лента с буквами: «Крепи обо...ну С...Р».

А рядом — свежепокрашенный розовый домик-пряник с узорчатой белой глазурью у окон. И кстати — загадочный: не видно никаких дверей.

Как приятна эта дополнительная жизнь! Вдруг подаренная нам просто так, ни за что! Могли бы ее и не увидеть, если бы не поплыли сюда! Мы и своей-то жизни порой не замечаем. А так, с воды, все идет перед нами не спеша.

Облезлое вычурное барокко на углу забитой грузовиками Гороховой. Каменный мост с тяжелой сводчатой аркой. Заточение под ним казалось долгим... Уф! Вылезли наконец!

Ограда канала, состоящая из сцепленных чугунных нулей, по широкому полукругу уходит влево, даря нашему плаванию какую-то особую лихость!

— Ну что, Мерзкий Хью?

— Отлично, Джон Некрасивый!

На ступеньках сидела прелестная студентка, ветерок шелестел страницами учебника.

— Надо брать!

Наша потенциальная подруга помахала нам пальчиками, а мы — ей.

Дальше — больше неба, простора. Обрывается коридор домов, старая усадьба отступает от берега вглубь, за решетку, выставив вперед лишь два маленьких флигеля. Окна, заколоченные фанерой.

У Демидова моста — простор поперечного Демидова переулка, соревнуются по диагонали мещанская роскошь на углу с роскошью сталинской, послевоенной. У мещанской — завитушек побольше. На третьем углу — доходный дом-утюг, собирающий доход с острого угла между каналом и переулком.

За мостом все как-то переменилось — на гранитных ступенчатых спусках к воде сидели уже не милые студентки, а обтрепанные бомжи. И вообще — жизнь пошла суровая: в трюме вдруг гулко застучало, разнося корпус изнутри, катер крупно затрясся.

Никита вывел ручку сектора газа, яростно глянув на меня, прыгнул в трюм. Я — надеюсь, поняв его правильно? — ухватил штурвал и в наступившей зловещей тишине плавно вырулил к гранитному спуску. Рябые грязные ступеньки были закиданы разорванными картонными коробками, и рядами, словно в ложе, сидели бомжи. Ну что же, не зря скучали тут, увидели «гибель Титаника»!

— Все! Хана вашей коробочке! — радостно сообщил ближний бомж с розовым шишковатым лицом.

Мы стукнулись о гранит.

— Прими конец! — я кинул ему чалку, но он не поднял ее.

Люди с такими лицами не унижают себя грубым трудом. Видимо, это не просто личность, это — Пан здешнего места, быть может, даже Харон, пропивший свою лодку и встречающий прямо уже в аду.

Стараясь не следовать нецензурным советам зрителей, я привязал чалку к чугунному кольцу в стенке, потом спрыгнул в люк.

Никита сидел в полутьме трюма, там, где сходится «ковшиком» дно, скорбно держа в грязных руках уже безжизненный вал, словно труп любимой змеи. Соединяющий половины игольчатый подшипник рассыпался в середине, усыпав руки и колени Никиты сияющими иглами.

— Ты тут? Ну спасибо! — произнес он с горечью, очевидно, намекая, что я не сразу разделил с ним беду. Но я же причаливал!

...Да! Свобода дается нам нелегко. На подводную лодку наши умельцы не поставили бы гнилой подшипник!.. хотя все может быть.

Вот она, наша с Никитушкой свобода! На Сенной! Здесь издавна уже стояли Вяземские казармы, и так же лиловели на солнце «вяземские кадеты», как и сейчас. Наша теперь жизнь?

— Достанем подшипник-то, — неуверенно произнес я.

— На завод я не вернусь! — вскричал Никита.

Неужто наш порыв к свободе закончился здесь? Недалеко мы уплыли!

— Кто скажет слово «подшипник»... — произнес он яростно, — тот сам пойдет его доставать!

— Да я и слова такого не знаю, — уверил его я.

— И я, — глухо произнес он.

Переживания эти можно понять — все ж таки это его катер, выстроенный на нашем заводе на Иркины деньги. Правильно рассчитала — что так уж сильно не разгуляешься на нем: сплошная починка, и удаль Никиты сойдет на нет из-за технических трудностей. Я ее понимаю... И его!

— Так отдыхаем! — воскликнул я радостно. — Свобода! Все!

Я развалился на корме, демонстрируя свободу.

— Где эта... проклятая? — вспомнил я.

Никита вынул бутыль, недопитую дома. Но тут — совсем другой коленкор! Покой и тишина, и никто нас не тронет! Полоска бензиновой радужной воды, отделяющая нас от берега, означает полную нашу автономность! Могу я на берегу лежать босой? А тут — сколько угодно.

Пухленький милиционер, шуганувший «харонов», с тихой завистью глянул на нас, как на мечту, ему недоступную.

— Бутылку-то спрячь, — шепнул мне Никита.

— Зачем? Пойми — мы не на его земле!.. А потом... Бутылка же прозрачная, и водка прозрачная — никто и не увидит, что мы пьем!

Этот устный шедевр потом не раз использовался мной в литературной деятельности, а необходимую для нее независимость я вылежал именно тогда, на теплой палубе катера. Чувствовал ли Никита счастье? Да. Но — отравленное тревогой. По-настоящему умел наслаждаться лишь я... Никита только учился, но так и не выучился до конца.

Куда нам, собственно, плыть? И тут ведь отлично.

«Этот дом я знаю, — сказал я сам в себе. — Это дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих, а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе...»

Положим — это не я, а Гоголь сказал. Но я помню!

— Ну что — так и будем лежать? — вскричал Никита.

—Ты прав. Надо повернуться к солнышку! — кротко сказал я.

С грохотом опорожнив рюкзак и закинув его на плечо, Никита молча спрыгнул на берег, едва не свалив меня за борт — еле я удержался на краю. Осторожней надо! И вот — равновесие, слава богу, восстановилось.

Наступила тишина. Что может быть лучше, чем развалиться вот так в центре города? Попробуй так развалиться на берегу! Сколько злобы на тебя прольется! А тут... Я сладко зажмурился. По красному фону под веками прокатилась какая-то темная волна. Открывать глаза? Или так догадаюсь?.. Усек! Это чайка пролетела, на фоне солнца! Ну, голова! Могу даже не открывать глаз — и так все вижу.