Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Мы спускаемся к катеру. Помимо сохранения равновесия на борту на мне еще одна важная задача — создание эпоса, саг и баллад об этом плавании. Сделаем! Почему нет? Я вообще надеюсь на этом катере в литературу уплыть, вырваться из того засекреченного ада, в котором с Никитой держат нас. И Никита надеется. Но и волнуется — вдруг саги будут не те?

Когда мы с ним ездили в Москву в командировки и там немного позволяли себе, на обратном пути он изводил меня, добиваясь создания безупречной легенды — чтобы только научные встречи, все по секундам. И я сочинял! Здесь такая прелесть вряд ли получится — судя по отчаянному настрою его, да и по тому, как мы стартовали, — по черепкам севрских ваз.

Похоже, он вообще собирается в этом плавании погибнуть. Ужас он способен затмить только еще большим ужасом: другого метода не знает. Главное — не пускать его в Ладогу, самый опасный на свете водоем, крутить его до изнеможения здесь... Думаю, Ирка будет мне благодарна. Да и мать Никиты думаю, благодарна бы была. Да я и сам себе буду благодарен: жить-то охота. Попробуйте найти другого вместо меня на такой эпос!

Никита «кошкой» поймал катер, отогнанный от ступенек, причаленный за кольцо в гранитной стене, подтянул его и прыгнул. Катер «свихнулся» набок, Никита чуть не упал. Ухватился за мачту с прожектором. Устоял! Хорошее начало! С ходу чуть не оказались в воде. Бешено вращая очами, заорал мне:

— Давай!

...Не украли почему-то наш «гробик»! Хорошенький — даже окошки в нем есть. Можно рулить, стоя на палубе, а можно из рубки, за стеклом. На просторной корме, где можно блаженствовать, — люк в темный трюм.

Строили мы его на родном заводе, где трудились с Никитою после вуза... слепили наш корабль из всего практически, что было не нужно. Заводские охранники, выпуская нас, буквально рыдали от нашей честности, осматривая корабль. С трудом успокоили их, дав денег.

Покидали наш багаж на корму, потом, через рубку, — в каюту. Пусть пока валяется, потом разберем! Развязали на причальном кольце морской узел...

Никита, схватив весло, начал отгребаться. О, волшебный, чуть гнилостный запах воды! Всю зиму о нем мечтали!

— Греби, сволочь! — Никита заорал.

Волной прошедшего катера нас колотило о гранит. Вытащив из трюма весло, огребался им, стоя на корме. Гондольер!.. Хотя, если учесть «резиновых медуз», плывущих тут в изобилии в солнечных бликах, в красивом слове «гондольер» хочется заменить одну букву. Пока эпос не очень звучный идет.

— Табань!! — Никита завопил. Яростью на все плавание запасается. Хотя, думаю, в этом плавании будет у него возможность ее пополнить. Тяготы «свободного плавания» еще только начались.

До этого мы с ним иначе плавали, и на другом водоизмещении. Спускали в Неву из дока секретный «заказ», замаскированный над поверхностью воды под дровяной сарайчик, — и так тащили нас на буксире через всю Неву в Ладогу. Маршрут никак не зависел от нас. Балтийское море безъядерным было объявлено, поэтому долго волокли нас по Свири из Ладожского озера в Онежское, дальше по Беломору, через Выгозеро, через девятнадцать шлюзов. Порой только — выйдешь наверх потянуться, зевнуть: это где мы шлюзуемся? Не поймешь! Выручали нас только карты — но не географические, другие. Сека, преферанс. Правда, и там Никита бушевал, но в железной «коробочке», которую тянет сонный буксир, бушевать бессмысленно — быстро утихал. Потом, безвылазно уже за приборами сидя, ходили петлями в Белом море, пересекая магнитные линии, «размагничивали» подводную лодку — без размагничивания ею пользоваться нельзя. Вернувшись к берегу, сдав «заказ», тащились на поезде назад. На одной и той же станции — всегда! — входили освобожденные урки, продавали финки с наборными рукоятками. И это — единственный момент азарта был у нас.

В «свободном плавании» у нас, похоже, иначе все: будет дана воля всем страстям. И вот уже результат: не успели отплыть — терпим бедствие! А еще хотим в Ладогу плыть!.. Ну — не все, положим, хотят. Хочет Никита. Безумие чистой воды — к Ладоге это особенно относится. Но никто и не говорит, что Никита нормальный!.. Но насчет Ладоги мы еще поглядим. Пока, слава богу, бьемся перед первым мостом. Проход длинный, узкий — никак не попасть, все время промахиваемся, колотимся о гранит. Сверху нависают, продолжением набережной, плоские шероховатые колонны Казанского. Сколько раз тут пешком пробегал. Но впихнувшись-таки в тоннель, завязли. Под Невским в грязи застрять и тут и провести отпуск? Только на большой скорости трубу эту можно пролететь, а мы — еле назад из-под моста вылезли, по локоть уже в грязи. Хорошо начинается! Может, пока не поздно, вернуться домой, склеить вазы, дождаться жен?

Но запах болота, который мы вытащили из-под моста сюда, нас больше волновал, чем все прочее.

— Ничего! По-другому пойдем! — Никита рявкнул. — Врубаемся!

Ткнул в кнопку пускателя, дизель затарахтел, винт перелопатил грязную воду, поднялись хлопотливые пузыри. Никита за штурвал ухватился — и мы развернулись, по красивой дуге. Иначе пойдем. Слава богу — у нас в любую сторону можно плыть, и прибыть именно туда, куда хочешь. Меня лично влекло местечко неподалеку отсюда: мыс у слияния канала Грибоедова с Мойкой. Какое-то сельское место — травяной скат к реке, не покрытый гранитом. Лежат, блаженствуют люди босые, которым не надо уже спешить. Там мы и проведем наш отпуск. Там мы нашу независимость и отстоим. Не удалось прямо туда прорваться — забуксовали под Невским проспектом, под Казанским мостом — в объезд поплывем, упоительными изгибами Грибоедова канала, круг почета по нашему городу совершим — глядишь, Никита и успокоится, расхочет в Ладоге погибать. Лучше мы будем прелести лета здесь вкушать.

Плавно изогнутая ограда Финансово-экономического института, зарешеченные арки в желтой стене проплывали слева. Эхо мотора, чуть отставая, летело позади. Я снял кеды, лег на носу, облокотившись на покатую рубку, подбоченясь. Мое официальное звание на борту — зам по наслаждениям! Считай — приступил.

Мы прошли под Банковским мостом с золотокрылыми львами по четырем углам. Цепи, которые они зажали в зубах, держали мост.

Под ним стук нашего дизеля стал чуть громче, но ненадолго. Мы снова выплыли на простор. Слева пошло здание общежития Финэка... четные этажи там женские. Мы, кажется, бывали там... в прошлой жизни. Прочь, прочь!

Природа! Чистота! Только лишь это интересует нас! Гордым караваном плыли вытаявшие изо льда бутылки, иногда стукаясь друг о друга, словно приветствуя после долгой разлуки. Некоторым не повезло — стояли в сонных заводях, в гранитных углах, в сморщенной бурой пенке. Одна бутылка попала в переплет — из-за застрявшей ветки образовался водоворот, бутылку засасывало, потом она ошалело выпрыгивала, сияя чистотой, и ее снова засасывало по кругу. Пусть! Спасать ее мы не стали: буйство природы нам больше по душе. Последняя призрачная льдина вдруг отпаялась от шершавой стенки и встала поперек. Наш ледокол раздавил ее с легким хрустом. Все же мы — выплыли, и плывем — как бы жизнь ни вязала нас! Никита, сияя, стоял за штурвалом, кудри его трепал ветерок. Мы с ним раздухарились уже, несли нашу обычную ахинею: я называл его — Король Джон Некрасивый Первый, он меня — Мерзкий Хью.