Валерий Попов - Тетрада Фалло

И мои опасения подтвердились.

Однажды нас с Джуди вызвали в наше консульство на длинный разговор. Суть его сводилась к следующему: наверное, нашу благородную акцию надо сворачивать, в теперешней политической ситуации она может быть использована врагами Соединенных Штатов. Он показал нам статьи в некоторых газетах (правда, коммунистических, как сказала Джуди) — тексты были направлены против нашей акции и даже лично против меня.

— Откуда у них, интересно, столь подробная информация лично обо мне? — спросил я у консула. Он многозначительно пожал плечом.

— Вот откуда! — Сопровождающий нас Гриша показал в окно на возвышающуюся над крышами домов серую гранитную громаду — КГБ!

Буквы эти слишком хорошо знали в Америке — с ними было связано все мрачное в отношениях наших стран.

— Но откуда у них чисто медицинская информация? — спросил я.

— У них свои люди везде! — усмехнулся Гриша.

Я попросил поподробнее перевести статьи. Лучше всего я запомнил одну статью благодаря хлесткому названию — «Ковбой со скальпелем». Суть ее была такова: лихой американский ковбой со скальпелем приехал поэкспериментировать на наших детях, что стало возможно лишь благодаря предателю Горбачеву, продавшему русских детей американцам. Слышать это было противно. Особенно взбесило меня слово «поэкспериментировать». О каких экспериментах здесь идет речь? Вот в Африке я действительно разрабатывал, и весьма успешно, новые операции. А здесь, в этих условиях, медицинских и политических, самую обычную операцию, которую делают у нас уже во всех клиниках, будет не провести.

— Решайте! — сказал мне консул. — Вот этого, — он встряхнул газеты, — вполне достаточно, чтобы мы заявили протест, и вы уехали, сохранив честь и профессиональную репутацию.

Да, провалом это будет и для Джуди. Она вложила, я знаю, свои последние деньги. И у нас тоже есть злые журналисты, которые напишут, что ее совместная с КГБ акция удалась, и больше ей никогда ничего серьезного не доверят, а она только этим и живет... Сама, кстати, серьезно больная. Я знал это, хотя она не жаловалась.

Потом я вспомнил бедную девочку и ее дырявое сердце — такой ужасной тетрады Фалло я давно не видел. Вспомнил девушку, сопровождающую ее, — страстный ее взгляд, полный надежды, словно я мог спасти не только жизнь девочки, но и ее.

— Могу я подумать? — произнес я.

Джуди глянула на меня с благодарностью, консул — с неудовольствием, но, как опытный дипломат, взял себя в руки, позвонил секретарю, и в комнате появилась тележка с классной выпивкой (я уже начал скучать здесь по любимому «Баллантайну»),

Через два дня последовало приглашение в гости к «великому», как сказал Гриша, хирургу. «На пельмени», — он долго объяснял мне, что это такое. Я посоветовался с Джуди, и мы решили поехать. В машине, которая за нами пришла (то была личная машина великого хирурга), кроме молчаливого шофера, оказалась еще девушка. Сначала меня поразили пышные темные ее кудри, потом она повернулась, и я узнал Марину — сопровождающую девочки, которую я должен был оперировать. Сначала я был удивлен, переглянулся с Джуди. Но потом Марина заговорила по-английски довольно хорошо, и я сказал себе, что она, видимо, добавлена нам в качестве переводчицы — и вообще для приятной компании. Ну что ж. Допустим. Хотя меня предупреждали, что в России ничего не бывает просто так, во всем надо искать тайный коварный смысл, я разговаривал с ней с удовольствием. Волнение ее, которое поразило меня при встрече, чувствовалось и сейчас, хотя и уменьшилось. Разговаривали мы в основном о девочке, которую мне предстояло оперировать.

— Благодаря ей я и осталась здесь, — улыбнулась Марина. — Не отпускает. Плачет.

— Да, нервничать ей нельзя, — сказал я.

Любое напряжение, эмоциональное и физическое, может окончиться для нее трагически — я уже достаточно изучил ее.

Мы переехали широкую Неву — слева торчал золотой шпиль Петропавловского собора, где, как сказала Марина, были похоронены русские цари, кроме последнего царя и его семьи. О том, чтобы похоронить их прах здесь, сказала она, ведутся переговоры, новый прогрессивный руководитель Петербурга считает необходимым соединить их прах с прахом предков и тем самым хоть немного загладить вину перед ними, поскольку, оказывается, последний царь и его семья были казнены.

— Варварство! — произнес Гриша.

— Да, — сказал я. — В Америке такое было бы невозможно. Такое было возможно, — добавил я, — только в Англии. И еще во Франции, где тоже время от времени казнили королей.

Марина поняла, что я хотел немного облегчить разговор, и улыбнулась. Обогнув широкую площадь, мы подъехали к высокому дому с дорическими колоннами. (Такие дома в имперском стиле в большом количестве строились и в Америке в пятидесятые годы. Я все больше понимал, что при всех различиях в главном — в стремлении к величию и власти над миром — наши страны очень похожи. Именно мысль о могуществе возникала при взгляде на этот дом.)

— Выходим, — сказал Гриша.

— Спасибо, — сказал я по-русски водителю, но он ничего не ответил и даже не повернулся. Если великий хирург окажется таким же, как его шофер, то вечер вряд ли будет удачным.

В парадной возле лестницы стоял столик с лампой и сидел коренастый охранник. Он посмотрел на нас и сделал приглашающий жест. Лифт, однако, не работал. Пока мы поднимались по широкой лестнице на третий этаж, Гриша говорил. Надо сказать, этот парень делал все возможное, чтобы мне было не скучно здесь. Гриша рассказывал, что великий хирург жил на одной лестнице с бывшим хозяином города, партийным боссом, и именно из-за ссор с ним хирург надолго был выслан в провинцию и лишь недавно, с приходом гласности и демократии, вернулся сюда.

— Они что, подрались на лестнице? — спросил я.

Мне очень нравилось, как Марина улыбается. Я бы хотел, чтобы она это делала чаще. Гриша тоже улыбнулся, но объяснил, что нет — ссора произошла не на лестнице. Партийный босс грубо приказал хирургу сделать операцию своей родственнице, но хирург отказался, поскольку операция была бесперспективной. Босс настаивал, хирург отказывался. В результате хирург был исключен из партии и уволен из клиники — и ему пришлось искать работу в провинции. Я сочувственно вздохнул (именно этого, думаю, Гриша и добивался), но сам подумал, что жизнь хирурга в Америке тоже не безоблачна. Порой, по ряду условий, приходится работать именно в провинции — там условия лучше.

Григорий нажал звонок, дверь распахнулась, и оттуда донесся многоголосый, веселый гвалт. Неплохо живут великие хирурги в бедной России — дом, как я понял, полон гостей.

Навстречу нам вышел высокий полный мужчина с круглым лицом и маленькими хитрыми глазками. Он поздоровался, сгреб пальто, которое дала ему Джуди, и бесцеремонно бросил его на сундук — вся вешалка была завешана, в несколько рядов.